Читать книгу "Собачий лес - Александр Александрович Гоноровский"

меня за шею и так долго молчала, что от твоего дыхания у меня вспотело ухо. – Все говорили, что корова в овраг упала и шею себе сломала. А нашли ее на ровненькой такой полянке. Никуда она не падала. Ее убил тот, кто совсем невидим. Совсем! Его даже дурканутая Ленка боялась.

3145

Корова стояла посреди Собачьего леса и хотела домой. Меж деревьями проскользнула пустота. Ее можно было принять за движение ветерка, легкую игру света. Но ветра не было, и солнце укутало себя в облака.

Корова не думала, что это опасно, и не испугалась. Пустота подошла к ней, дыхнула в ухо. Корова повернулась и никого не увидела. Прохладное утро тянулось, как сделанная из сгущенки конфета. Секунды заблудились во времени, и лишь еле заметные движения отсчитывали его. Кузнечик в прыжке качнул травинку. Муха опустилась на осот и погрузила в сиреневый цветок свой мягкий хоботок. Я мог раздвинуть мир до сеточки мушиного глаза, но увидеть пустоту было невозможно.

Корова вытянула в пустоту морду и шумно выдохнула воздух. Волоски на ее широком, как башмак, носу задрожали, покрылись бусинками капель. Пустота исчезла, и корова удивилась тонкой игре света и пара вокруг нее.

Валька

Мы не нашли Штарнбергское озеро. Кукольная дорожка вывела нас к Гидре. На берегу посреди мусора сидела последняя кукла и таращилась на воду. Взрослые не могли найти большое озеро. А я чувствовал себя очень взрослым.

Я умел плавать. Уверенно выбрасывал вперед руки, двигал прямыми ногами, выдыхал в воду тяжелые пузыри. Вода упруго скользила подо мной. Я набрал в легкие воздуха, перестал грести, посмотрел в глубину. Из темноты вылуплялись и скользили к поверхности редкие воздушные бусинки болотного газа. Под моим взглядом они замерли и заспешили обратно в темноту.

Торчащая из воды спина высохла, а мне все еще не хотелось дышать.

Потом мы сидели на берегу. Горячий песок приятно лип к мокрым ногам.

– Почему ты не сказала, что видела в крепости своего папу? – спросил я.

– В дырке, которую доктор Свиридов сделал?

– В дырке.

– Откуда знаешь?

– Догадался.

– Что-то ты, Валька, больно догадливый стал.

– А почему ты его видела?

– Потому что я его люблю.

Ты потянулась ко мне, закрыла глаза. Мы поцеловались так, как ты представляла себе поцелуй. У тебя были сухие и шершавые губы, а нос, ткнувшийся мне в щеку, был твердый, как сосновая шишка. Потом ты отстранилась и внимательно посмотрела на меня, как будто искала что-то оставленное на моем лице. А я вдруг испытал чувство неловкости. Наверное, потому что я помнил тысячи поцелуев, а ты – только один.

Надо было что-то сказать.

– Давай сходим на железнодорожную станцию, – предложил я. – Я куплю тебе пирожок с капустой.

У меня в кармане лежала мелочь как раз на один пирожок.

Ты просияла. Пирожок был важнее поцелуя.

Путь к станции оказался на удивление коротким. Все дорожки этим летом стали короче.

– Знаешь, – сказала ты, – что каждый сырой пирожок протыкают вилкой, чтобы он в духовке не лопнул?

Я не знал.

– Эти дырки остаются на хрустящей корочке, – сказала ты. – Они самые вкусные. Я дам тебе попробовать.

На следующий день после того, как ты исчезла, а в мусорной яме нашли твое разорванное в клочья платье, во дворе появились несколько человек в серых от пыли рубашках и заношенных брюках. Они ходили по домам, задавали вопросы.

Юрку отец срочно увез к родственникам в Голутвин. Зоя Михайловна отослала Маргаритку к подруге в Москву. Зою Михайловну вместе с матерью Ленки и моей теткой увезли в Раменское на допрос.

– Мама говорит, что тебя тоже стырят, – перед отъездом сказала Маргаритка. У нее на голове раскинулись огромные, как уши белого слона, банты. – А если я буду с тобой дружить, то и меня.

– Не дружи, – ответил я.

– Все равно буду, – сказала Маргаритка. – Только маме не скажу.

Тетка оставила мне полную кастрюлю супа, два вареных яйца, треть бидона молока и сказала, что к ночи вернется. Но на всякий случай я без напоминания должен был почистить зубы мятным, похожим на мел, порошком, запереть входную дверь и закрыть окно. Теперь тетка не пугала меня собаками и лесом. Она сама боялась больше некуда.

Жара стала особенно сильной. Можно было услышать, как на яблоне трещат засыхающие ветки, как желтеет и сворачивается в кольца трава.

Взвод милиционеров прочесывал лес.

Трое разожгли около детской площадки костер и пекли картошку. Заправлял всем собачник. Ловко орудуя прутиком, он выкатил из углей большую черную картофелину прямо к моим ногам:

– Ел когда-нибудь такую?

Во мне не было картинок про печеную картошку.

– Ну вот ешь.

Картошка обожгла пальцы. Я отдернул руку.

– Эх ты, нежные ладошки. – Тощий милиционер Грымов без страха взял черный от золы ком, разломил, посыпал мелкой солью из спичечного коробка, поднес к моему рту.

Третий милиционер смотрел на меня с завистью, жалел, что это мне разломили картошку, а не ему. Он казался младше всех. У него была большая голова, короткие руки и выгоревший от солнца пушок вместо усов.

Из картошки шел пар. Она оказалась самой вкусной едой в моей жизни. На мгновение я забыл и о твоем исчезновении, и о Гретель. Ни теткин щавелевый суп, ни даже пирожки с капустой не были такими вкусными. Наверное, поэтому восточные божки всегда толстые и довольные. Они умели отвлекаться от всей этой мельтешни.

– А теперь черненьким. – Собачник протянул мне натертую чесноком хлебную корку.

Милиционеры внимательно глядели, как я кусал рыхлую горячую мякоть. Как меняется мое лицо. Как, довольный, я растирал по щекам золу. Они не хотели упустить ни одно мгновение. Но мгновения кончились.

– Смотрит? – спросил собачник.

– Занавеска шевельнулась, – ответил молодой.

– Чую, что смотрит. – Собачник сощурился от поплывшего в лицо дыма.

Все трое нарочно не глядели в закрытое окно вашей квартиры. На подоконнике перед плотно задернутыми занавесками лежала фуражка твоего отца.

– Если фуражка на месте, и он на месте, – сказал большеголовый.

– Без фуражки он никуда, – кивнул Грымов. – Аккуратный. А где был, когда люди пропадали, не помнит. Мы его с Борис Борисычем сразу раскусили. И в Таджикистан на погранзаставу, где Рубан раньше служил, запрос отправили, не пропадал ли кто?

– И что? – спросил большеголовый.

– Ответ не пришел пока, – сказал Грымов. – Придет. Я вот что думаю…

Грымов очень отчетливо представил, как твой отец сидит на стуле, а он бьет ему под дых. И тот рассказывает все, что хотел