Читать книгу "История Петра Великого - Александр Густавович Брикнер"

некоторым другим данным, Петра в это время занимали более военные игры и прогулки на воде, нежели государственные дела.

И в чужих краях удивлялись такому странному соцарствованию трех лиц, какое учредилось тогда в России. Когда русский посланник Волков сообщил в Венеции, что царевна Софья «соцарствует», один из сенаторов заметил: «Дож и весь сенат удивляются, как служат их царскому величеству подданные их, таким превысоким и славным трем персонам государским». Нужно было ожидать случая, когда для подданных окажется невозможным служить вместе «трем персонам». Таким случаем могло быть любое несогласие между «тремя персонами».

Окончательный разлад обнаружился около того времени, когда войска возвратились из второго Крымского похода. 8 июля 1689 года был крестный ход по случаю праздника Казанской Божьей матери. Когда кончилась служба и подняли иконы, Петр сказал Софье, чтобы она в ход не шла. Она не послушалась, взяла образ, сама понесла и явилась народу в полном сиянии смиренного благочестия. Петр вспыхнул, не пошел за крестами и уехал из Москвы. 25 июля праздновалось тезоименитство старшей из царевен, Анны Михайловны. Петра ждали в Москву. Шакловитый приказал стрельцам в числе 50 человек быть в Кремле с ружьями и стать близ Красного крыльца под предлогом охранения царевны от умысла потешных. Однако столкновения не произошло. Петр приехал, поздравил тетку и уехал обратно в Преображенское[134].

В это же время между Софьей и Петром возник спор по поводу Крымского похода. Правительница желала наградить Голицына, Гордона и других военачальников. Петр не соглашался на это. Только 26 июля его с трудом уговорили дозволить раздачу наград. Гнев Петра обнаружился в тот самый день, когда он не хотел допустить к себе полководцев и офицеров для выражения благодарности за полученные награды. Гордон в своем дневнике сообщает о разных слухах, распространившихся в офицерских кружках: каждый из них понимал, что Петр нехотя согласился на эти награды, и все предвидели при дворе катастрофу. Никто, однако, – замечает Гордон, – не смел говорить о том, хотя все знали о случившемся[135].

Москва и Преображенское представляли как бы два враждебных лагеря. Обе партии ожидали друг от друга нападения и обвиняли друг друга в самых ужасных умыслах.

Партия Петра взяла верх. Побежденные при следствии, произведенном после развязки, явились подсудимыми. При тогдашнем состоянии судопроизводства мы не можем надеяться на точную справедливость показаний в застенке, поэтому мы не имеем возможности определить меру преступлений противников Петра и не можем считать доказанным намерение последних убить самого царя; зато нельзя сомневаться в том, что деятельность Шакловитого была направлена преимущественно против матери и дяди Петра, а также против Бориса Голицына. Нельзя далее сомневаться в том, что при ожесточении враждебных партий опасность кровопролития была близка. Правительница располагала стрельцами, партия Петра – потешным войском. Нельзя удивляться тому, что последняя считала себя слабейшей.

Этим объясняется удаление Петра и его приверженцев в Троицкий монастырь.

7 августа стрельцы густой толпой собрались у Кремля. Мы не в состоянии утверждать, что они были созваны с целью сделать нападение на Преображенское. Быть может, Софья считала эту меру необходимой для обороны в случае нападения потешного войска на Кремль. Когда два дня спустя Петр велел спросить правительницу, с какой целью она собрала около себя столько войска, она возразила, что, намереваясь отправиться на богомолье в какой-то монастырь, считала нужным созвать стрельцов для ее сопровождения[136].

Как бы то ни было, созвание войска сделалось поводом к окончательному разладу. Ночью явились в Преображенское некоторые стрельцы и другие лица[137] с известием, что в Москве «умышляется смертное убийство на великого государя и на государыню царицу». Петра немедленно разбудили; он ужасно перепугался. Гордон рассказывает: «Петр прямо с постели, не успев надеть сапоги, бросился в конюшню, велел оседлать себе лошадь, вскочил на нее и скрылся в ближайший лес; туда принесли ему платье; он наскоро оделся и поскакал в сопровождении немногих лиц в Троицкий монастырь, куда, измученный, приехал в 6 часов утра. Его сняли с коня и уложили в постель. Обливаясь горькими слезами, он рассказал настоятелю лавры о случившемся и требовал защиты. Стража царя и некоторые царедворцы в тот же день прибыли в Троицкий монастырь. В следующую ночь были получены кое-какие известия из Москвы. Внезапное удаление царя распространило ужас в столице, однако клевреты Софьи старались держать все дело в тайне или делали вид, будто оно не заслуживает внимания».

Как видно, Петр прежде всего думал о своей личной безопасности и даже в первом испуге не заботился о спасении своих родственников. Для него так же, как и для Софьи в 1682 году, Троицкий монастырь сделался убежищем: тут можно было защищаться и в случае необходимости выдержать осаду.

Спрашивалось теперь, которое из двух правительств, московское или троицкое, возьмет верх, то есть будет признано народом, общим мнением, за настоящий государственный центр. Вопрос этот оставался открытым в продолжение нескольких недель: от начала августа до половины сентября. Однако очень скоро, после появления Петра в Троицкой лавре, обнаруживается некоторый перевес юного царя, главным советником которого в это время был Борис Голицын. К людям расчетливым, предвидевшим торжество Петра, принадлежал и полковник Цыклер, до тех пор пользовавшийся доверием правительницы. Он сумел устроить дело так, что в Москве было получено приказание Петра немедленно отправить к нему в Троицкую лавру Цыклера с 50 стрельцами. После некоторых «совещаний и отговорок», как рассказывает Гордон, в Москве решились отправить Цыклера в лавру. Здесь он, разумеется, сделал довольно важные сообщения относительно замыслов Софьи и ее клевретов. Его показания – им даже была подана записка – не дошли до нас. Нельзя считать вероятным, чтобы показания человека, изменившего Софье, а впоследствии и Петру, вполне соответствовали истине.

В Москве тем временем делали вид, что не придают никакого значения удалению Петра в лавру. «Вольно же ему, – говорил Шакловитый о Петре в тоне презрения, – взбесяся, бегать». Однако Софья все-таки считала нужным принять меры для примирения с братом. С этой целью она отправила в лавру, одного за другим, боярина Троекурова, князя Прозоровского, наконец, патриарха Иоакима.

Между тем царь, получив с разных сторон известия о намерениях сестры, приказал, чтобы стрельцы и прочие войска тотчас же были отправлены к нему в лавру. Софья, напротив, велела созвать во дворец всех полковников со многими рядовыми и объявила им, чтобы они не мешались в распрю ее с братом и к Троице не ходили. Полковники недоумевали, колебались. Софья сказала им: «Кто осмелится идти в Троицу, тому велю я отрубить голову». То же объявлено и в солдатских полках. Генералу Гордону, начальнику Бутырского полка, сам Голицын сказал, чтобы он без указа не трогался из Москвы.

Петр повторил приказание немедленно отправить к нему войско, но