Читать книгу "Стеклянные крылья - Катрине Энгберг"

я смогу…

Медсестра Трина Бремен пыталась уговорить пожилого пациента, но он ее не слушал – растерянно оглядывал палату влажными старческими глазами. Он только поступил в больницу с болями в груди и желудочковой тахикардией, и ее коллеги наверняка давали ему успокоительное. А может быть, у него деменция.

Она посмотрела в карту, висевшую в изножье кровати. Пока ему давали только ацетилсалициловую кислоту.

– Здравствуйте, Грегерс! Проснулись? – Трина погладила его по руке, постаралась поймать взгляд. – Признаков инфаркта нет, слышите? Можете быть совершенно спокойны. Мы подержим вас пару дней и обследуем коронарные артерии, чтобы понять, откуда у вас боли в груди.

Пациент медленно сфокусировал на ней взгляд.

– Здравствуйте, меня зовут Трина. Водички хотите?

Он кивнул и осторожно отпил из протянутого пластикового стаканчика. Затем показал на сердце и откашлялся.

– Мне делали операцию – баллонная ангиопластика… я не помню когда.

– Год назад. У вас в карте указано. Не волнуйтесь, мы все знаем, все в порядке. Как вы себя чувствуете? Болит?

Он с трудом приподнялся на локтях и как будто задумался.

– Сейчас вроде получше… Я пить хочу.

Трина налила еще воды в пластиковый стаканчик и снова подала ему. Он двигался как в замедленной съемке, вид у него был растерянный.

– Мне надо задать вам несколько вопросов, Грегерс. Вы готовы?

Помедлив, он кивнул.

– Вам резко стало плохо, вы можете описать, что именно случилось? Головокружение? Боли в груди?

Он снова кивнул, чуть неуверенно.

– Грудь сдавило. А потом я потерял сознание.

Трина написала angina pectoris[13].

– Вы потеряли сознание?

Он раздраженно дернул рукой, как будто сам не совсем понимал, что с ним случилось.

– У вас раньше такое было?

Он уклончиво пожал плечами.

– Нечасто. Может, один-два раза.

Трина понимала, что это значит: по всей вероятности, он уже давно плохо себя чувствует. Многие пациенты, особенно мужчины, отказываются признавать, что больны.

– Вы курите?

Снова раздраженный взмах рукой.

– Бросил много лет назад. Скажите, а здесь нельзя выпить кофе?

– Придется воздержаться, Грегерс. Сегодня никакого кофе.

Она погладила его по руке.

– А теперь будьте добры помочь мне. Надо вставить вам в руку катетер.

Он недоверчиво на нее посмотрел.

– Что это значит? Кто это решил?

Трина посчитала про себя до десяти. Вчера они с Клаусом поругались, орали друг на друга – даже дети проснулись и заплакали. Как и всегда, началось с глупого недоразумения. Потом все пошло как обычно. Спорили о том, кто больше работает, о поездке детей за город и о неоправдавшихся ожиданиях. Иногда казалось, что выстроить для их маленькой семьи обыкновенную сносную повседневную жизнь – невыполнимая задача. Теперь она устала, ноги в компрессионных чулках опухли, и на всяких нытиков ее уже не хватало.

– Вам в вену введут контрастное вещество, чтобы сделать перфузионную сцинтиграфию, как только в графике появится время. Поэтому придется воздержаться от еды, поэтому я должна поставить вам катетер.

– Я хочу поговорить с врачом! С тем, кто принимает решения!

Он смотрел прямо перед собой, как будто ее не существовало.

Трина чувствовала, как не находящее выхода разочарование собирается в комок в животе. Перед ней вырастает стена. Препятствие, на которое она натыкается всю жизнь, которое тормозит ее всякий раз, когда она считает, что достаточно ловкая, достаточно красивая, популярная и успешная. Видимо, она при рождении вытянула несчастливую карту. Она решительно ухватила руку пациента и стала протирать ее спиртом.

Он вырвал руку.

– Что вы делаете? Я хочу поговорить с вашим начальством!

– Вам скажут то же самое, что и я: вам нужен катетер, чтобы мы могли вводить лекарство и болеутоляющее.

Она снова крепко сжала его слабую руку и коснулась иглой тонкой кожи на тыльной стороне ладони.

Он закричал – якобы от боли.

– Что за методы лечения? Я буду жаловаться!

– Да я до вас даже не дотронулась. – Трина не видела, как в пальцах дрожит игла, и сдержала подступившие слезы. – Если я пораню вас, вы сами будете виноваты. Придется полежать спокойно.

– А с чего это я должен ваши приказания выполнять!

Когда он оттолкнул ее руки, сработал сигнал тревоги. Не пациент вызвал кого-то из персонала – такое случалось, когда требовалось подать судно, – а сигнал тревоги. Значит, что-то серьезное.

Трина выпустила из рук катетер и побежала на звук. Сигнал вогнал ее в состояние стресса – и коллег тоже. Для этого он и придуман: для немедленного реагирования. На мгновение она обрадовалась. Ее навыки могли решить вопросы жизни и смерти.

Она бежала изо всех сил по бело-серому коридору мимо открытых дверей, стульев и коек. Когда она, запыхавшись, добежала до палаты 17, организм вырабатывал эндорфины – она прекрасно себя чувствовала.

Небольшая группа уже стояла у кровати, которая была ближе всего к двери, – там, если Трина правильно помнила, лежала слабая женщина с инфекцией, начавшейся после замены кардиостимулятора. Врач Бух реанимировал пациентку вместе с санитаром и двумя медсестрами – ее коллегами: Пия делала искусственную вентиляцию легких, а Ребекка держала наготове дефибриллятор. Звучали резкие указания.

– Какой ритм?

– Дифибрилляция, пульса нет!

– Разряд. Не останавливаемся!

– Продолжаем реанимацию.

Они были единым организмом – сгустком энергии, хорошо смазанным механизмом, притягательным клубом. Трина подошла к кровати.

– Готовить адреналин?

Врач бросил на нее взгляд. Молодой, ненамного старше нее, недавно отучившийся.

– Спасибо, Трина. Мы справимся.

Отказ ранил. Но лишь вполсилы – если сравнить с тем, как быстро переглянулись над кроватью Пия с Ребеккой. Ее здесь не ждали.

Трина развернулась и вышла из палаты, ничего не сказав. За спиной остались голоса и лихорадочная спешка, она вернулась в тихий коридор. Они не увидят, как она плачет, – такого удовольствия она им не доставит.

* * *

– Это разве здесь?

Йеппе съехал на обочину и посмотрел в окно.

Идиллическая картина: среди плакучих ив и буков, чьи ветви тянулись к висящим на небе низким облакам, лежала блестящая и темная гладь озера. Листья – от бутылочно-зеленых до ярко-желтых и темно-красных – начинали увядать.

По другую сторону, за Ларсеном, расположились белые здания – Бред-Верк, колыбель датской промышленности, – а чуть ниже текла река Мёллеоэн, когда-то снабжавшая энергией производство меди и швейную фабрику. Теперь здесь музей – ни людей, ни машин, ни грохота поршней и конвейеров.

Йеппе припомнил выставку, посвященную Китаю, на которую его притащила сюда мама, когда в списке приоритетов одно из первых мест занимало культурное воспитание. Тогда они каждые выходные бывали в «Луизиане»[14] и Национальном музее или проводили время на театральных постановках, за чтением или просмотром художественных фильмов на языке оригинала. Бедная мама.