Читать книгу "Сияние «жеможаха» - София Синицкая"

В 1954 году было много амнистий, людей освобождали колоннами. Тата Иадова ходила по опустевшим баракам, скучала и плакала: «Ох, разваливается наш Печорлаг!» До 1959 года она работала в комендатуре ИТЛ и с душевной болью наблюдала, как рушится мощный правильный механизм, под звуки оркестров перемалывавший трудовые единицы. Два года Тата прожила в сторожке с Хозяином, зорко охраняя въезд и выезд из опустевшей зоны. Территория лагеря быстро зарастала травой, иван-чаем, зимой за забором с колючей проволокой бегали волки. Когда и сторожку упразднили, Иадова с сокрушённым сердцем уехала в Ленинград, там ей дали комнату недалеко от того дома, где жили Ядовы. Тата пошла проверить, как там девочки, но Муси и Али не было: в квартирах, которые когда-то принадлежали их отцам, а потом уплотнились, ходили совершенно незнакомые люди. Тата осталась одна, она думала, что пережила всех своих врагов: их смыло волной, а она крепко стояла на ногах – седая, сильная, с прямой спиной и хорошей пенсией.

В Татиной коммуналке было много народу, мимо её двадцатиметровой аккуратной комнаты с рюшами и подзорами ходили на цыпочках, но бдительный Хозяин всё слышал и грозно рычал. Справа от Таты жила одинокая мать с Лидочкой, слева – голодный студент. Тата обзывала соседку карлицей-одиночкой, но Лидочке благоволила: угощала слипшейся карамелью. Студента «учила жизни»: оставляла на кухне кастрюлю, полную дивной тушёной капусты, и снимала крышку, парень не выдерживал одуряюще-кислого запаха и клал себе ложечку, надеясь в душе, что соседка специально для него еду оставляет, что ей его жалко и она хочет помочь – инкогнито, как добрый старик у Бальзака. Но Тата не собиралась помогать. Она сыпала в еду слабительное, которое покупала в аптеке у знакомого старенького фармацевта, потом с загадочной улыбкой слушала, как воришка стонет в местах общего пользования и с проклятиями стирает штаны.

В комнате с балконом в аварийном состоянии проживала Зинаида Владимировна, мощью своей не уступавшая Тате. Зинаида питалась жаренной на сале картошкой, она помогала студенту, но не инкогнито: кормила и одалживала рубль, осыпая бранью и насмешками. Тата и Зина были заклятыми врагинями. После двух жарких схваток на кухне они замкнулись и друг с другом не разговаривали; словно тени мамонтов, то одна, то другая проплывали по длинному тёмному коридору. По субботам мамонты ходили в баню, Тата потела в парилке, Зина париться не могла. Зинаида Владимировна весь день просиживала на скамейке среди банного звона, шума, плеска, командовала девушками, зычным окриком улаживала небольшие конфликты, следила за шайками и очередью в душ. На её боках и квадратной спине было несколько длинных рубцов – Зина дошла до Берлина. Зинин муж, будёновец, тяжело болел, лежал в постели. Его хватил удар, когда он ночью, решив ненадолго отлучиться, стал перелезать через жену, а это было непросто. «Через Зинку перелезть – это как через Кордильеры перевалить», – хихикал Лев Абрамович с медалью «За отвагу» и кривой покалеченной ногой; он жил в комнате без окна у сортира, то есть в кладовке.

Весной пионеры встречались с ветеранами. Зину приглашали в школу рассказывать про войну. На встречах говорили в основном учительница и Лев Абрамович, дети читали стихи. Зина сидела на стуле молча, ничего не рассказывала, дома после этих встреч пила водку, сморкалась в рукав.

Тата пережила всех стариков в коммунальной квартире. Одряхлев, она завещала свою комнату Лидочке с тем, чтобы Лидочка приносила ей еду и водила в баню. Лидочка в баню её не водила, кормила одной манной кашей. Она рассказывала собутыльникам, что перед смертью старуха – сморщенная, худенькая – молилась, звала какого-то дедушку и читала стихи на немецком.

Логин Самсонович Евсеев построил себе избушку из брёвен и досок, заготовленных активистом КВЧ. Его старый дом так и остался в яме – расползшейся карстовой пустоте. Хозяин залезал в него через чердак – за молотком, за чугунком. Однажды Логин Самсонович почувствовал слабость: устали ноги, устали руки и голова. Он лёг в сколоченный Гришей гроб – удобный, маленький, уютный – и закрыл глаза. Его душа вылетела в дырку.

Остапыч остался за главного. Стадо одичало. Суровые условия жизни сделали своё дело – вывелась новая порода козлов: неприхотливых, сверх-выносливых, хитрых и сильных. Остапыч дожил до перестройки, побив рекорды козлов-долгожителей. Своим грозным видом он распугивал охотников и грибников. Ходили слухи, что это не сам Остапыч, а его призрак шляется по болотам, наводит страх загробным блеянием, электрическим мерцанием глаз; кто-то говорил, что это всего лишь правнук Остапыча, а привидений не бывает.

Весной 1987 года в Кедровом Шоре в окно одной избы сунул морду белый козёл с мощными рогами, уронил герань, послушал новости с Горбачёвым, покачал с сомнением головой. Но кто это был – Остапыч, его внук или нечистик, мы, к сожалению, не знаем.

Петя Мотовилов после освобождения остался в Печоре, работал в школе учителем литературы, истории и географии. В 1948 году поехал в Ленинград, его взяли в Институт этнографии на должность младшего научного сотрудника. Целый год он пил чай с карамелью «Победа», гулял по прекрасному городу, влюбился в сотрудницу Эрмитажа, читал её Толику «Путешествия Юнкера по Африке», начал диссертацию о скифах. В 1949 Петю снова арестовали и послали осваивать ресурсы полуострова Таймыр. Там он чуть было не отправился в Долину мёртвых, его вернули с полпути врач Нина Ивановна и санитар Нгондуо Дяйкуевич Турдагин. В 1956 году уголовное дело Мотовилова было прекращено за недоказанностью вины, Петя вернулся в Ленинград, бросил диссертацию о скифах, женился на маме Толика, написал диссертацию о шаманизме у нганасан, сдал кандидатский минимум, к защите допущен не был. Мама Толика родила ему дочку. Петя водил детей и внуков в Большой театр кукол и в театр Деммени, покупал в буфете газировку, корзиночки с кремом и всякий раз не забывал сказать, что здесь мог бы работать лучший кукловод Советского Союза Гриша Недоквасов.

Система полковника Смолова и майора Перова

Историческая фантасмагория в двух частях

Памяти моего деда, профессора А. А. Синицкого. В блокадном Ленинграде он работал над вакцинами для фронтовых больниц

Памяти моего деда, штурмана Пе-2 Г. И. Поклонцева. Он погиб в 1942 году при выполнении боевого задания

Часть первая

Глава первая

Белой июньской ночью 1942 года конвоец Вася Цветков дремал на вышке отдалённого вологодского лагпункта, который местные называли Мшавой. Гремели птицы, качались лютики, болотница с голой грудью шлёпала гусиными лапами вдоль забора, обтянутого колючей проволокой.

Васе снился дедушка Гермоген Иванович. Вот он в майке и кальсонах, стройный, седой, мускулистый, открывает окно, залезает на подоконник и прыгает вниз. Это не страшно – дедушка выпрыгивает из окна каждое утро: к дому примыкает каретник, на его крыше у дедушки устроена голубятня.

Дедушка поёт бодрую песню, шумит ногами по железу. Раздаётся пронзительный свист. Размахивая шестом, Гермоген Иванович поднимает на крыло своих почтарей, царьков и англичан, николаевских, камышинских и астраханских. Стая кружит над каретным двором, взлетает над параллелями и перпендикулярами, становится чёрными точками и исчезает в василеостровском небе.