Читать книгу "Непобедимое солнце. Книга 2 - Виктор Пелевин"

Глаза у кубинской собаки были умные, добрые и бесконечно грустные – как у Абрамовича, понявшего наконец, в чем кидок.

Всю дорогу от Гаваны до Варадеро она пыталась облизать меня – сначала лицо, когда я сидела с ней на заднем сиденье, а потом локоть – когда я перелезла на место рядом с шофером. Наверно, собака телепатически уловила сравнение, пришедшее мне в голову, и была польщена, что ее подняли на такую высокую эволюционную ступень. Или просто чувствовала, что дней ее на земле осталось мало, и торопилась растратить оставшуюся в сосцах нежность.

Ее хозяин, шофер, тоже был телепатом. Он не говорил по-английски, но каким-то образом все чувствовал без слов. Он остановил машину точно в тот момент, когда я уже собиралась похлопать его по плечу и попроситься в туалет на приближающейся бензоколонке. А потом выключил радио – как раз тогда, когда мне до тошноты надоел задорный пионерский голос на испанском.

Мы трое определенно могли общаться без слов.

Я, увы, не говорила по-испански. Иначе никакой необходимости в телепатии не было бы – как не возникает ее с таксистами в Москве. Наверно, мы все немного телепаты, но эту способность блокирует постоянная болтовня. С собой и другими.

У развилки мелькнул заброшенный двухэтажный дом с лепными украшениями (вписанные в треугольник цветы и звезды над каждым оконным проемом). Он был давно необитаем и почти полностью облез под солнцем – только в нескольких местах на штукатурке оставались зеленые прожилки. У меня перехватило дух. Этот дом можно было прямо сейчас перенести в Помпеи – и он идеально вписался бы в любую тамошнюю улицу.

Возможно, он того же возраста. А местные индейцы, встретившие Колумба, были просто выродившимися потомками римских колонистов… Впрочем, подобные взгляды давно мейнстрим, кого этим в наше время удивишь.

Варадеро оказалось косой белого песка, уходящей в море чуть ли не на десять километров – а может, и больше. Эта коса как бы соединяла мир материальных объектов с миром идей: начиналась за шлагбаумом и, постепенно обрастая гостиничными звездами, углублялась в зону высоких цен. Почти наше классическое «от забора до обеда».

В начале косы стояли скромные гест-хаузы, дальше шли отельчики типа «полковнику никто не пишет» (так я называю три звезды третьего мира), а в самом конце, уже почти недостижимые за элегантными оградами и тщательно постриженной зеленью, прятались дворцы по триста и пятьсот долларов в день.

Я выбрала благородную середину – трехзвездочный блок из серого бетона с названием «Синяя Вода» (можно было позволить себе гостиницу на порядок дороже, но эта чем-то напомнила мне об Индии). И еще победило уважение к местным политтехнологиям: два раза исказить реальность в одном словосочетании – это надо уметь.

Неподалеку останавливались русские туристы – это было понятно по граффити на заборе:

¡HASTA HEBLO!

Комната на последнем этаже стоила сорок евро в день и была большой и светлой, с высоким потолком и плетеной мебелью. Если бы не душ, бивший из трубки вбок, место можно было бы считать безупречным. Вытершись ностальгическим вафельным полотенцем, висевшим в ванной, я пошла на разведку.

Вафельное полотенце не обмануло. После часовой прогулки мне стало казаться, что я вернулась в детство, причем даже не свое, а мамино. Это было удивительно: Советский Союз, привитый за океаном, дал дивный побег – карликовое деревце-бонсай, достаточно похожее на оригинал, чтобы тот вспомнился в достоверных деталях, но слишком смешное, трогательное и маленькое, чтобы вызвать неприязнь.

Советское прошлое было воссоздано очень добросовестно. Я не могла точно установить, как это достигнуто и в чем именно заключается подобие – но безлюдный коридор в гостиничном корпусе, пахнущий наполовину запустением, а наполовину масляной краской, напоминал об СССР с такой первобытной силой, что стенгазета на испанском, написанная шариковой ручкой и украшенная наклеенными фотографиями, казалась даже некоторым пародийным излишеством.

Этот культурный ген присутствовал и в еде – обедая в уличной столовой, я ощутила несомненную (и совершенно непостижимую для человека с другими корнями) связь между привкусом машинного масла в рыбной котлете и висящей на стене грамотой победителя в социалистическом соревновании (понятной до последнего слова и звезды, несмотря на испанский язык). Даже грязный белый халат на толстой посудомойке, мелькнувшей в дверном проеме, даже синяя кафельная плитка, отставшая от стены, даже имитирующий дерево узор на пленке, которой была оклеена дверь, даже… даже…

Приехать сюда стоило хотя бы для того, чтобы увидеть, как все обстояло в мире, где я – технически говоря – родилась, хоть и не успела пожить. Когда попадаешь в такие Помпеи, какая-нибудь мелочь вдруг вытягивает самые ранние из детских воспоминаний, прежде не появлявшиеся на поверхности сознания, потому что вокруг не было ни одного крючка, способного их зацепить.

Официантка посматривала на меня приветливо – но одновременно с еле заметным подозрением.

Деньги в Варадеро были тоже свои – не обычные кубинские песо, а что-то вроде сертификатов советской эры. Инвалютные песо, или просто куки. Они обменивались на евро (у меня хватило ума не брать долларов) по курсу примерно один к одному, и были, по сути, подобием непрозрачных презервативов с революционной символикой, в которых валюта враждебного мира путешествовала по Острову Свободы. Обед стоил ровно двадцать куков. То есть двадцать евро. Положив две бумажки на стол и добавив на чай немного обычных песо, я пошла гулять.

Длинная улица, на которой я оказалась, проходила параллельно пляжу. На перекрестках в просветах межу домами сверкали зеленые прямоугольники моря – словно щиты с его рекламой.

Через несколько минут я стала замечать что-то странное.

На каждом перекрестке стоял один и тот же молодой человек, похожий на банковского клерка – стриженый, смуглый, в белой рубашке с темным галстуком и черных штанах со стрелкой. От клерка его отличала висящая на боку рация полицейского типа.

Сначала я думала, что молодой человек идет по другой стороне улицы и каждый раз останавливается на перекрестке в тот самый миг, когда я поднимаю на него взгляд. Потом у молодого человека изменился цвет галстука, и я поняла, что это разные люди.

Эти стриженые ребята торчали на каждом перекрестке – и были неотличимы друг от друга. А одели их так, видимо, чтобы они с элегантной легкостью могли затеряться в толпе иностранцев. Это тоже было родное, исконное – и уже подзабытое, как грамота со звездами.

Впрочем, у местного социализма были и довольно симпатичные проявления.

Например, люди.

Кубинская молодежь любила красивые крутые татухи. Мальчики и девочки – во всяком случае те, кто не работал топтунами – по-разному стриглись и красили волосы. Выглядели молодые кубинцы прикольно и стильно.