Читать книгу "Хранитель древностей - Юрий Домбровский"

— Да что ты такое говоришь? — воскликнула Тамара.

— А что? Не нравится? А мне тебя видеть такой нравится? Вот я сейчас опять ехать должен, так как же я тебя такую могу оставить?

— Куда ехать? — спросила она.

— На кудыкину гору журавлей щупать — не снеслись ли! По делу ехать. По этому же идиотскому делу и ехать. Ну как я тебя оставлю? Ведь ты же следствие ведешь. Следствие по делу настоящего врага. Уже по всему ясно, что он враг, а ты… Честное слово, не знаю, что мне и делать. Ведь уже до наркома что-то дошло! Ах ты…

Она вдруг подошла к нему, обняла его за плечи и потерлась, как в детстве, подбородком о его плечо.

— Ну, ну, — сказала она виновато и покорно, — не надо! Все будет в порядке. Просто меня этот прохвост действительно довел до ручки.

— Да чем же, чем? — воскликнул в отчаянии он. — Боже мой, чем же именно он мог тебя, умную, ученую, довести до чертиков? Чем?

— Не знаю. А скорее всего, не он довел, а сама расклеилась. У нас же в семье все немного, — она покрутила пальцем возле лба.

— Даже и папа? — усмехнулся он.

Тамара успокоилась и снова села к столу.

— Ну, если он отпустил меня из ГИТИСа в ваш юридический институт, — улыбнулась она и украдкой сняла слезы, — значит…

Она подошла к зеркалу, взглянула на себя и, отойдя, сразу забыла свое лицо.

Начальника ОЛП трясла за плечо жена, а он только мычал и отбрыкивался. Вчера он набрался на свадьбе так, что завалился на хозяйской кровати, а потом его еле дотащили до дома.

— Миша, Мишенька, вставай, вставай. Тебе говорят, вставай! — надрывалась жена. — Прокурор приехал. Вот он сейчас войдет, Миша, Мишенька, неудобно же!

Миша только мычал и утыкался в подушку. Нейман вошел и, легко отстранив жену, спросил:

— Голова, Миша, болит?

— Угу, — ответил Миша не поворачиваясь.

— А опохмелиться хочешь? На вот, опохмелись.

— Ну? — сказал Миша не оборачиваясь, но протягивая руку.

— Вот. Бери. Да повернись ты, повернись! Давай, давай!

— Давай-давай знаешь чем в Москве подавился? — вдруг очень бодро спросил Миша, по-прежнему не двигаясь. — Ты кто?

Жена подошла с ковшом и вылила его на голову начальника. Тот сразу вскочил и заорал:

— Убью, стерва! — но тут увидел Неймана со стаканом в руке. — Дай! — приказал он ему.

Тот отстранил стакан.

— Одну минуточку! Ларечница Глафира работает у тебя?

— Так я ее, стерву, убью, — сказал начальник спокойно и сел на кровать. Глаза у него были красные, как у кролика, — заключенным водку продает. Это как? Убью и не отвечу. Ну, что ты выставил его как… дай!

Он опять протянул руку, но Нейман опять отвел стакан и спросил:

— Сегодня ее смена?

— Она сейчас придет, — сказала жена, — она должна будет принести.

Начальник еще посидел, посмотрел на Неймана, и до него что-то дошло. Он вдруг встал, прихватил на себя одеяло и молча вышел из комнаты почти трезвой походкой.

— Извините, — сказал он уже из коридора.

Наступила неловкая пауза. Жена подвинула к себе стул и села. Она глядела то на пол, то на Неймана. Тот тоже взял стул и сел. Так они и сидели друг против друга. «Ну как будто конвоирует, сволочь», — подумал Нейман и сказал:

— Воды у вас можно попросить?

— Можно, — ответила она, но не двинулась.

«Ах ты, стерва! — опять подумал Нейман. — Вот стакан с водкой стоит, выпить разве?»

— Такая у вас жара, — сказал он. — Ехал на машине, так пыль на зубах скрипит.

Она молчала и глядела то на пол, то на него.

Вошел начальник. Он был уже а мундире.

— Извините, — сказал он строго. — Вчера поздно лег. Работа. Вы по делу?

— Не в гости, конечно, — ответил Нейман. — Надо допросить свидетельницу.

— Ваши документы? — так же хмуро спросил начальник.

— Так-таки сразу же тебе и документы? — улыбнулся Нейман и подал служебное удостоверение. Начальник взглянул и отдал обратно.

— Извините, — сказал он угрюмо. — Тут у нас вчера немного…

— Ну, дело житейское, — великодушно махнул рукой Нейман. — Так у меня дело к ларечнице.

— У нас их три. Ах да, вам Глафиру нужно, сейчас приглашу.

— А свободная комната у вас найдется?

— Это сколько угодно, — улыбнулся начальник. — Сейчас пригласим. — И потянулся к телефону.

Все обертывалось так, как и заранее можно было предположить Ларечница Глафира Ивановна, пышная белолицая женщина лет тридцати пяти, очень похожая на кустодиевских купчих, испуганно глядела на него, мекала, разводила руками, даже раз пыталась заплакать, но вспомнить ничего не могла. Он настаивал, напирал, кричал, не верил в ее забывчивость, но отлично понимал, что баба действительно ничего не помнит. «Ну хоть бы ты, балда, соврала, — подумал он под конец, — ляпнула мне первые попавшиеся имена, я записал бы и уехал. Правда, потом пошла бы морока. Но там как-нибудь уж вылез бы. Так вот не сообразит же, дуреха». И дуреха действительно ничего не соображала, а только таращила на него светлые, со слезой, пустые от страха и бестолковости глаза и либо молчала, либо порола несуразицу. Тут в дверь постучали, и он с великим облегчением воскликнул: «Да!» Звал начальник. Когда он вошел, тот сидел за столом помятый, сердитый, с несчастным замученным лицом и хмуро кивнул на лежащую на столе трубку: «Вас».

Звонила Тамара, и с первых же ее слов Нейман сел, да так и просидел до конца разговора.

— Ричарда Германовича вызвали в Москву. Улетел на самолете, говорят, что не вернется, — сказала Тамара. — За тобой два раза присылал Гуляев — спрашивал, где ты. Я сказала, что не знаю.

— Так, — протянул Нейман, и больше у него не нашлось ничего, — так-так. — Ричардом Германовичем звали наркома.

— Потом звонил замнаркома, спрашивал, где ты. Я сказала, что не знаю. Он велел сказать, если позвонишь, чтоб немедленно возвращался. Трех человек у вас из отдела забрали.

— Так, — сказал он. — Ну хорошо, пока.

Когда он вернулся, ларечница сидела и плакала. Просто разливалась ручьями. Ах ты, рева-корова. На кой черт ты мне сейчас нужна со всеми своими фамилиями.

— Ладно, — сказал он сердито, — идите. — Она вскочила и уставилась на него, и тут он вспомнил, где он ее видел. В Медео, у Мариетты. Она была у нее подменной. Вот куда бы нужно было съездить! К Мариетте! Захватить здесь коньяку бутылки три, конфет — и туда! Вот это дело.

— Ну что стоишь? Иди! — сказал он с добродушной грубостью.

— А… — начала она.