Читать книгу "Хранитель древностей - Юрий Домбровский"

— А дело этого музейщика дайте-ка мне, — вдруг приказал нарком. — Кстати, его ведет ваша племянница? Так откуда у него на лбу такой рог? («Этого еще не хватало! Значит, он и в тюрьме был», — ошалело подумал Нейман.)

— Не знаю, — ответил он поспешно, — я еще домой не заезжал. Только поверьте, племянница моя тут ни при чем. Он же десять дней голодовку держал. Наверно, упал и об стенку как-нибудь…

— А-а! Может быть! — согласился нарком. — Теперь вот что: я просматривал материал об этом золоте. Знаете, все как-то очень туманно. Вот поездка Зыбина на Или. Он заходил в правление колхоза, разговаривал с ларечницей, называл ей какие-то фамилии. Какие? Неизвестно? Ларечницу даже не вызывали. Почему? К кому он приезжал? Зачем? Девчонка из музея ровно ничего не знает (ах, значит, он и до девчонки добрался — ну, ну дела!). Как это все получается?

— Фамилии ларечница не помнит, — угрюмо ответил Нейман. — Я сам с ней говорил.

— Ах, не помнит, — нахмурился нарком, и лоб у него вдруг прорезала прямая львиная складка. — В камеру ее тогда без всякого разговора, пусть сидит — вспомнит. Поезжайте туда и доведите дело до конца. Завтра же и поезжайте. Доложите мне лично! Стыд! Позор! Она не помнит!

— Слушаю, товарищ нарком, — слегка наклонил голову Нейман.

Теперь нарком говорил резко, жестко, и даже глаза его блестели, как у вздыбившегося кота.

— Не слушайте, а делайте! — повысил он голос. — Чем фантазировать, вы бы лучше… У нас еще, дорогой товарищ начальник второго СПО, и Дома Советов для таких зрелищ, какие вы предлагаете, не выстроено! Колонного зала нет!.. Каяться преступнику негде — вот беда-то! — Он махнул рукой, подошел к окну и повернулся спиной («Но что все-таки с ним произошло?» — подумал Нейман). И тут вдруг Нейман услышал, как нарком быстро и неясно пробормотал «плохо, плохо», и раздался странный, не похожий ни на что звук — это нарком скрипнул зубами. Несколько секунд он еще простоял так, прямой, страшный, со сжатыми кулаками, и спина у него тоже была страшная и прямая. А затем он вдруг вздохнул и опал, как проткнутый мяч.

— Так поезжайте, поезжайте, — сказал он уже мягко, отходя от окна, и вздохнул. — Нажмите на эту чертову ларечницу. Пусть, пусть вспомнит. У этих баб память бесовская. Я еще в царское время одной пятак не отдал, так она мне после Октября вспоминала. А то фамилии она забыла… Вспомнит!

Зазвонила вертушка. Личная секретарша по всем кабинетам искала наркома. Срочно вызывает Москва. Из личного секретариата Николая Ивановича. Нарком осторожно опустил трубку на рычаг и как-то очень просто и даже покорно взглянул на Неймана. И в то же время что-то огромное мелькнуло на миг в его глазах. Он хотел что-то сказать, но резко повернулся и вышел.

— До свиданья, товарищ нарком, — запоздало вслед ему крикнул Нейман.

— Да, да! — ответил нарком уже на пороге. — Да, да, до свиданья! Поезжайте на Или, спросите получше. У них такая память…

Нейман пришел домой усталый, разбитый и только что переступил порог, как к нему из кухни бесшумно метнулась Ниловна.

— Здр… — начал было он, но она прижала ладонь к губам, кивнула на Тамарину комнату и поманила его за собой на кухню.

— Тамара-то наша, — зашептала она, — сначала все говорила сама с собой, я все слушала, думала, по телефону, нет, сама с собой! А до этого они с Роман Львовичем в ресторане были. А вернулась… Шаталась. Он ее под руку.

— Та-ак! — Нейман быстро скинул плащ, подошел к зеркалу, поднял с подзеркальника гребенку и провел по волосам. Они у него были волнистые, густые, и он гордился ими. — Так, значит, без меня весело жили. Хорошо! — Он подошел к двери ее комнаты, постоял, послушал. Она, верно, что-то говорила, но слов он не разобрал. Тогда он стукнул и спросил: «Можно?»

— Это ты, дядя? — отозвалась она. — Войди, войди, ты кстати приехал, здравствуй. Письмо тебе тут от Романа Львовича.

Она встала с тахты, взяла со столика папку, распахнула, вынула оттуда большой, в лист, конверт, протянула Нейману. На конверте было написано: «Р. Л. Шерну. Лично».

— Откуда это у тебя? — удивился и испугался Нейман. — Роман забыл? Так зачем же ты его распечатала?

— Да он не был запечатан, — усмехнулась она, — лежал на самом виду на твоем столе. Так что смотри.

— Да зачем мне это? — воскликнул Нейман. — Совсем не интересуют меня дела Романа.

— А поинтересуйся, поинтересуйся, — продолжала она тем же тоном, не то насмешливым, не то презрительным. — Там бумажка вверху лежит, ты ее посмотри… Да я тебе ее прочитаю.

«…Метод переливания трупной крови является блестящим завоеванием советской медицины. Впервые он был применен в институте Склифосовского в 1932 году, а в 1937 году разрешен на всей территории Советского Союза. Трупная кровь имеет следующие преимущества перед донорской: во-первых, — слушай, дядя! — кровь внезапно, без агонии умершего (она повторила: без агонии) благодаря феномену фиброгенеза остается жидкой и не требует добавления стабилизатора, — она взглянула на Неймана. Тот стоял и слушал. — Во-вторых, от трупа можно в среднем изготовлять до трех литров крови, что позволяет в случае надобности производить массивные переливания одному реципиенту без смешения крови различных доноров. В-третьих, кровь признается годной только после вскрытия трупа. При изменении в легких, желудке, селезенке, печени кровь бракуется как негодная. До сих пор, однако, добыча этого ценнейшего продукта была связана со случайностями и поэтому главным образом использовалась кровь погибших от уличных катастроф. Ныне же мы, работники медицинской части управления, учитывая обстановку и легкость получения свежей трупной крови, вносим рационализаторское предложение…»

— А ну перестань! — оборвал ее Нейман и стукнул кулаком по столу. — Дай сюда эту гадость. — Он вырвал пакет и отбросил его на тахту. — Ах ты, сумасшедшая дура, — выругался он. — Березка! Боттичелли! Додумались, сволочи!

— Это ты про кого? — спросила Тамара.

— Не про тебя же. — Он съел какое-то слово. — И тот христосик тоже… Ух, я бы их!.. Брось об этом думать, а то додумаешься! Ну, она дура, психопатка! Только и всего! А Роман тоже хорош, подбросил тебе эту штучку. Слушай, он ведь нехороший, этот Роман! Очень нехороший. Конечно, мне он брат, и я его люблю, но все-таки… он… нехороший! Черт знает что у него в голове. Строит из себя что-то… Видишь ли, хочет при всем при том, что у него есть — а у него уже много чего набралось, — остаться честным и хорошим. Чистеньким быть хочет. А что такое честность? Большая советская энциклопедия до этой буквы еще не дошла…

— А разве такие не все?

Нейман внимательно взглянул на нее, вдруг подошел и взял ее за руку.

— Слушай, мне что — звонить сестре, чтоб она немедленно приехала и забрала тебя? — Она молчала. — Ну говори же: звонить? Я позвоню! Вот сейчас и позвоню! Ведь эти штучки знаешь где кончаются? В печи! Следовательница! И я, дурак, верил, что ты можешь! На первом же алкоголике, засранце испеклась! Нечего тебе было тогда и ГИТИС бросать! Пела бы сейчас в оперетке. А я тобой гордился, я-то говорил: такая умница, такая чуткая! Ничего! Показала свой ум! Боже ты мой, — взмолился он вдруг, — Бог Авраама, Исаака и Иакова, как говорил мой отец. Как же нынешним всем мало надо! От одного щелчка валитесь! Если бы мы были такие, как вы, то была бы у нас Советская власть?! Кончила бы ты юридический институт? Да просто вышла бы замуж за грузинского князька или таскалась бы с таким же вот, как этот Зыбин; он бы стишки читал, а ты бы ему хлопала… Вот это вернее. — Он говорил и ходил по комнате. В коридоре вздыхала Ниловна.