Читать книгу "Redrum 2017 - Евгений Олегович Шиков"

собственной груди — из раны капает кровь, он проводит еще — толпа визгливо стонет.

— Закрой глаза, Дима.

— Мамочки…

— Да это псих! Остановите его.

О да, это еще какой псих! Это псих с большой греческой буквы ПСИ — «Ф». Сейчас он намечает выкройку, затем начнёт снимать лоскуты, обнажая липкие комья своего желтоватого жира. Но это лишь начало его выступления. Через десять минут, я уверен, здесь будет заблёван весь вагон — Вадик знает своё дело, и ему сейчас совершенно не больно. Почему? Потому что я рядом.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Через час я уже сидел в другом вагоне. Другие люди, другие одежды, те же смартфоны и та же столичная скука в глазах. Сытые, спокойные лица. Бояться им вроде нечего. Их тела в безопасности — а вот психика… На входе в душу не поставишь металлодетектор, а глаза не заставишь закрыться, когда жадный мозг потребует зрелищ. Защиты от такого нет, и вот уже сердце в припадке животного ужаса колотит свою тесную клетку. Разве можно оторваться? Ведь это как гипноз, когда полуголый человек, подражая какому-то фильму, лижет острейшее лезвие ножа. Его язык расползается на половинки, а кровь заливает рот, и стекает на шею, на окровавленную грудь, откуда бьют по глазам сочные блики его догола раздетых костей.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Даже мне иногда бывает тяжело переварить увиденное — что же говорить о тех, кто был в том вагоне? Пятнадцать минут на представлении Вадика это почти вечность. Это погружение в ад без скафандра. С широко открытыми глазами. Наверняка им всем будут сниться кошмары. И не только им — Сеть, она же большая. В ней кошмары производят кошмары.

Мои мысли отвлеклись на погоду, потом на утро, а затем я увидел воришку, который выхватил у пожилой женщины смартфон и лихо рванул вместе с ним в закрывающуюся дверь. Я посмотрел на него — всего секунду — и передо мной возникла полная карта всех его болевых рецепторов. Ноги, руки, голова, все внутренние органы — почти каждый миллиметр человеческого тела снабжен нервными окончаниями. И это, в каком-то смысле, моя территория. Такой у меня особый дар — могу сломать человеку руку, ногу, разорвать сердце, лопнуть мочевой пузырь или даже убить, сделав всё перечисленное одновременно. Могу сделать всё это, не поднимаясь с сиденья, через стекло с надписью «места для инвалидов, лиц пожилого возраста и пассажиров с детьми». Но я не сломаю его кости — я управляю болью, я сделаю так, что его мозг решит, будто кость сломана. Ноги и руки, конечно же, у него останутся целы, но он узнает об этом, только когда успокоятся все его рецепторы. Эти, впрочем, я могу и успокаивать — едва ли Вадик Порох продержался бы так долго, если бы я не блокировал его боль. А боль была страшной: рецепторы выли так, что будь они католическим органом — церковь разорвало бы в клочья.

Так что же, парень подрезал смартфон, рванул прочь, но тут в его ступне «что-то стрельнуло», и нога подвернулась. Моя работа. А то, что зубы выбил, падая на полированные мраморные плиты, и нос сломал — это он сам — тут уж извините! У тела есть масса, и повреждения, ею вызванные, говорят, заживают дольше всяких других. Женщина обрадовалась, что парень так удачно упал и корчится на полу. Так ему и надо! Подольше бы! Успеть бы вернуться, пока не убежал! Тем временем поезд заполз в нору туннеля. Женщина вернется на эту станцию и найдет это разбитое ничтожество в полицейской коморке, в скользких розовых соплях и с изуродованным носом. Может быть, из жалости она не напишет заявление.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Как я в это вляпался?

Мы познакомились с Вороной на лекции какого-то серенького профессора с мрачной фамилией Крюков. Чем больше он рассказывал о средневековых пытках, тем более зловещей мне казалась его фамилия. Лекция проходила на первом этаже какой-то библиотеки, за стеклом от ночного города. Все стены заставлены книгами, с потолка свисает проектор, темнота, тишина и только сипловатый голос Крюкова старательно пропитывает воздух картинами средневекового разложения. Он рассказывал о пытках. Я пришел его послушать, потому что боль — моя тема, и всё, что рядом с ней — тоже. Мне это было интересно, и ей, Вороне. Она сидела рядом и слушала, что-то даже записывала. От неё пахло сладким, безумным, нереальным, умопомрачительным развратом. Это особенный запах, который может учуять только тот, для кого он предназначен. Один сочтёт его кисловатым, другой терпким, третий решит, что это какие-то особенные духи, чтобы привлекать каких-нибудь абстрактных самцов, и только один — тот, у кого есть ключ к запутанному шифру этого запаха, для кого он окажется интересней самой захватывающей книги — вот его настоящий адресат. Я оказался тем, для кого цвела эта девушка. И я не мог пройти мимо, и, судя по тому, что после лекции на выходе из библиотеки мы сплелись в бессовестном поцелуе, смущая и веселя прохожих, поэзия наших тел оказалась взаимной.

Европейские средневековые пытки, несмотря на страшное название и сопровождающую их демоническую атмосферу, смотрелись весьма однообразно. Боль причинялась обычно самая простая: острая кожная, та, которую медики называют эпикритической. Мозг привыкает к ней достаточно быстро. Зная это, средневековые изуверы просто растягивали пытку во времени, как например «колыбель». До более сложной протопатической боли — ноющей, нестерпимой, берущейся неизвестно откуда и разливающейся огнём по всему телу — дело доходило крайне редко. В причинении сложных протопатических болей значительно преуспели китайцы, где медицина и антимедицина[5] всегда развивались лучше европейских. Слушая профессора Крюкова, и наблюдая за тем, как он трясет перед собой пустым пластиковым стаканом (неприятная привычка), я развлекался проецированием на него боли от тех пыток, о которых он рассказывал. Бросал на него блёклую тень тех страданий, которые он описывал. Говоря, скажем, о горящей на костре «ведьме», Крюков ёрзал и чесался, а когда речь зашла о пытке грушей, извинился и шустро убежал в туалет. Этой паузой я воспользовался, чтобы познакомиться.

Ах, Ворона, она так и не открыла мне своё настоящее имя. Полгода мы с ней вместе, а я так и не знаю, как её на самом деле зовут. Зато познакомился с компанией её психов: Жора Клешня, Сеня