Читать книгу "По следам "Турецкого гамбита", или Русская "полупобеда" 1878 года - Игорь Козлов"

В этой связи вставали вопросы: а как соотносилась с подобными настроениями задача овладения проливами и до какого предела ее можно было рассматривать лишь как перспективную? Если для решения этой задачи последовательно и упорно не формировать благоприятные внешнеполитические условия, то она имела все шансы окончательно растаять в тумане временной неопределенности. А желание «раскатать» Австро-Венгрию никак не способствовало формированию таких условий. Помимо этого, никто не собирался покорно сидеть и ждать, покуда Россия созреет для захвата проливов. Количество претендентов на участие в турецких делах с начала 1880-х гг. стало возрастать. Именно с этого времени туда все активнее стала проникать Германия.

В конце января 1887 г. после новых бесед с послом Павлом Шуваловым Бисмарк, к своему огорчению, начал понимать, что столь удачно закрученный замысел срывается и Петербург опять, как при Горчакове, начинает пятиться назад. В этих условиях он попытался надавить на Россию, предприняв обходной маневр на британском направлении. 12 (24) января по поручению канцлера посол Германии граф П. Гатцфельд явился к Солсбери и, говоря о возможной войне его страны с Францией, прямо поставил вопрос: поддержит ли Англия в этом случае Австро-Венгрию и Турцию против России, если Германия организует их в качестве сдерживающих факторов попыткам Петербурга оказать поддержку Парижу. Но на подобного рода прямые вопросы Лондон не привык отвечать прямо. Солсбери заявил послу, что, по его мнению, возглавляемое им правительство должно бы так поступить, но он не уверен в поддержке парламента и поэтому не может давать твердых обязательств. Однако упускать эту одновременно антифранцузскую и антироссийскую нить Берлина Солсбери тоже не хотелось. Недаром в письме британскому послу в Париже Э. Лайонсу он высказал надежду, что франко-германская война избавит Англию от той «непрерывной пытки, которой Франция подвергает ее» в различных частях света[1604]. И поэтому, когда близкая к премьеру газета «Стандард» заявила, что «Англия не может стать на сторону Франции против Германии», всем стало ясно — это положительный сигнал Солсбери канцлеру Германской империи[1605].

Так поступил премьер-министр Великобритании, а как повел себя российский император после того, как заморозил инициативу Петра Шувалова? 10 (22) января в Петербург пришла депеша посла в Париже барона А. П. Моренгейма, в которой был изложен запрос министра иностранных дел Франции Эмиля Флуранса: «может ли Франция рассчитывать на моральную поддержку» российского правительства, если Германия выступит с требованием разоружения французской армии. Напротив этих слов телеграммы Александр III написал: «Конечно да». Гирс и Ламздорф оказались в полном смятении. Они намеревались проигнорировать телеграмму посла, ограничившись лишь ее проверкой в Берлине Павлом Шуваловым. Но такая реакция императора…

«Вот так путаница», — удивлялся Ламздорф. Еще совсем недавно Петербург просил у Берлина поддержки в болгарских делах и получил ее; всего неделю назад Александр III через Швейница передал германскому канцлеру слова искренней благодарности… и тут такое! При этом уже 16 (28) января царь заявил: «Во всяком случае предпочитаю тройственному союзу двойственный с Германией». Желать союза с Германией и одновременно подтачивать его основы?! «При таких условиях, — писал Ламздорф, — если бы Бисмарк не думал о том, чтобы обеспечить безопасность своей стране, он был бы по отношению к ней просто предателем». По мнению Ламздорфа, многие сведущие лица признавали, «что у нас нельзя ни за что ручаться, потому что у государя нет никакой политической системы и он поддается самым пагубным влияниям. А раз так, то как можно требовать, чтобы Германия не стремилась защитить себя от русского колосса, который изволит быть хамелеоном»[1606].

Тем не менее после напряженных майских бесед Павла Шувалова с Бисмарком, 6 (18) июня 1887 г., за девять дней до истечения срока тройственного договора 1881 г., в Берлине был подписан новый двусторонний секретный русско-германский договор, получивший название «договор перестраховки».

Согласно второй статье договора, Германия признавала за Россией «исторически приобретенные» права на Балканском полуострове «и особенно законность ее преобладающего и решительного влияния в Болгарии и Восточной Румелии»[1607].

Третья статья договора ограничивалась подтверждением русской трактовки принципа закрытия черноморских проливов, изложенной еще в договоре 1881 г. Однако к договору прилагался «дополнительный и весьма секретный протокол», согласно которому:

«В случае, если бы Его Величество Император Российский оказался вынужденным принять на Себя защиту входа в Черное море в целях ограждения интересов России, Германия обязуется соблюдать благожелательный нейтралитет и оказывать моральную и дипломатическую поддержку тем мерам, к каким Его Величество найдет необходимым прибегнуть для сохранения ключа к Своей Империи»[1608].

В. М. Хевролина и Е. А. Чиркова писали, что уже в ходе первой беседы с Шуваловым, 29 апреля (11 мая), Бисмарк предложил «добавить к договору сугубо секретную статью, по которой Германия обязывалась оказать содействие царскому правительству в случае, если бы оно решилось овладеть Босфором». «Однако русский дипломат не поддался на провокации, тем более что имел на этот счет четкие указания Гирса»[1609]. Провокация Бисмарка?! Да помилуйте. Достаточно открыть первый том «Красного архива» за 1922 г. и внимательно прочитать опубликованные там отчеты Павла Шувалова о беседах с германским канцлером, чтобы убедиться в том, что это не так. Акцент на «провокацию» в интерпретации позиции Бисмарка явно огрубляет весьма тонкую ткань переговоров.

По словам Шувалова, в ходе первой беседы, «дойдя до третьего пункта, канцлер… обратился к своей любимой теме, он снова стал говорить о проливах, о Константинополе и т. д. и т. д.». «Он повторил мне, — писал Шувалов, — что Германия будет очень рада, если мы там обоснуемся и, как он выразился, получим в свои руки ключ от своего дома». На это Павел Андреевич ответил, что «мы не забываем его заверений по этому поводу, которые он нам уже давно дает», однако подобное содержание не оформлено отдельной статьей в договоре «только для того, чтобы не ослабить точного смысла текста статьи III, в которой речь идет о закрытии проливов». Этим Бисмарку предлагалась следующая формула: сейчас для России пока важно только закрытие проливов согласно положениям договора 1881 г., впоследствии когда мы накопим силы и сочтем необходимым, то перейдем уже к более решительным определениям. И канцлер Германии полностью согласился со своим собеседником: «…такой статье не место в основном документе — об этом надо уговориться отдельно. Случайная нескромность может оказаться для вас роковой, разоблачив слишком рано ваши желания». Придя к полному взаимопониманию по вопросу о российских интересах в зоне проливов, «высокие договаривающиеся Стороны» без проблем составили отдельный, как выразился Шувалов, «проект добавочной статьи, с двойным дном, к тайному соглашению»[1610]. Какие уж тут провокации?..