Читать книгу "Дети гламура - Наталия Ломовская"

— Хорошо бы, — кивнул Лавров. — Пожалуй, чуть-чуть погодим, а там видно будет.

ГЛАВА 15

…Старательно постанывая и вскрикивая… В конце концов, это не самое неприятное, что может с тобой случиться. Недавно попала в руки какая-то дурацкая переводная книжонка «Как заниматься любовью каждый день» или что-то в этом роде. Написана она была для растолстевших и запущенных американских домохозяек, склонных к депрессиям и психозам. Так там говорилось, чтобы вечно занятый муж-бизнесмен наконец вернулся к своим супружеским обязанностям — надо показать ему порнуху. Или, если есть возможность, самой в ней сняться. По-любительски, разумеется, — просто покривляться в чем мать родила перед домашней видеокамерой…

Книги подобного рода нередко появлялись в комнате общежития Московского текстильного института. Девчонки шушукались по углам, рассматривая картинки, иные зачитывали немудрящий текст вслух, сопровождая чтение шутливыми комментариями, остальные мотали на ус. «Изысканный комплект из красных кружев, черный кожаный бюстгальтер, чулки с кружевными резинками…»

«Но если звезды зажигают — значит, это кому-нибудь нужно?» Только вот режиссер этот вшивый так и лезет, куда не просят, чуть не в самую середку тебе заглядывает. Да ладно, у него работа такая. Хорошо, что успела выпить этого дрянного смрадного самогона, который здесь с гордостью именуют шотландским виски. Брр! И почему такая дрянь считается элитным напитком и стоит диких денег?..

Мысли текли своим чередом, тело совершало заученные движения, приоткрытые, тронутые блестящей краской губы издавали нежные сладострастные стоны. В сущности, это легко, особенно после пары глотков виски, в этом нет ничего страшного… Никто не увидит и не узнает, фильм уйдет за границу, это там цепляются за «секс с русским орнаментом». Никто не увидит и не узнает, не будет никаких последствий — кроме тугого рулончика денег, на которые можно будет купить осенние ботинки и не хлюпать по раскисшей Москве в разношенных маминых сапогах, можно будет купить новую пудру, а то девчонки уже недобро косятся, когда она по утрам выпрашивает у них разрешения попользоваться косметикой, можно будет поставить пломбу на ноющий даже сейчас зуб, можно… Да мало ли что можно будет сделать на эти деньги, и все тогда забудется: и нестерпимый жар от огромных ламп, и сальная морда режиссера, который затеял снимать эту гадость, и смазливый, но вонючий, как козел, битюг рядом и собственное жалкое, по-лягушачьи распростертое тело… Не думать об этом, не надо! Но поздно — навалилась невыносимо душная, как ватное одеяло в августовскую ночь, тоска, забила дыхание. Хочешь крикнуть и не можешь, и кажется, что сейчас все и кончится, если не прорвется крик.

Ольга вертелась во сне, вскрикивала, толкалась. Кирилл редко замечал это — сам он чаще всего спал очень крепко и к тому же успел привыкнуть к ночным метаниям подруги. Разве что иногда, когда она особенно громко вскрикивала, просыпался в ужасе и тормошил ее, ласково теребил за плечо: «Лелька, проснись, тебе кошмар снится». Ольга просыпалась, утыкалась ему в плечо, тяжело и загнанно дыша, и незаметно засыпала снова, уже ровным и спокойным сном. А Кирилл долго лежал в темноте, все еще переживая ее крик — утробный вой, который так не вязался с веселенькой, шустрой, щедрой на острые словечки и смешки Лелькой. «Новопассит» ей надо принимать на ночь или валерьянку! Он ни разу не спрашивал, что же ей такое снится, потому что сам терпеть не мог наутро припоминать кошмары, а Ольга так ни разу и не обмолвилась, что вот, мол, какой сон приснился… Значит, не помнила.

На этот раз Кирилл долго не мог уснуть, лежал с открытыми глазами, пялился в потолок. Стоило закрыть глаза — и под пламенеющими, налившимися кровью веками появлялась миниатюрная калейдоскопическая картинка — голенькая худышка Жаклин со шприцем в руке, серьезно разглядывающая себя в зеркало, делающая гримаску. И невозможно было это видеть, такая накатывала боль. Пытаясь уснуть, пытаясь обмануть организм так, чтобы отрубиться моментально, не успев увидеть этот летучий, призрачный облик, он выпивал что-нибудь, перед тем как лечь, или читал детектив, пока хитросплетения сюжета не затуманивались дремой. Ольга дышала ровно, от нее исходило привычное сонное тепло, знакомый родной запах, присущий только ей одной — запах свежеиспеченного хлеба. И Кирилл почти уже провалился в дрему, откуда-то в комнате появился мольберт с начатой вчера картиной, прошла мимо симпатичная соседская кошка с дорогой сигарой в зубах…

Но тут застонала Лелька, и пришлось просыпаться. Ох ты, как она стонет! С тоской и мукой. Наверное, во сне не подошли купленные сегодня пуговицы к задуманному костюму!

— Леля, Леля, — потрогал он ее за плечо.

Но она, не просыпаясь, рывком отстранилась от его ласковой руки.

— Оставьте меня, ах, оставьте, — пробормотала Ольга и снова жалобно застонала.

Кирилл тряхнул ее уже посильнее. Невозможно же слушать эти стенания, честное слово. И так не заснуть!

— Маленькая моя, ну что с тобой?

Ольга проснулась и заплакала, уткнувшись ему в плечо, — ледяные слезинки обожгли его горячую кожу.

— Ну, спи, спи, не плачь. Ты видишь, я здесь, с тобой, все хорошо…

Оля перестала всхлипывать и постаралась сделать свое дыхание ровным и размеренным. Это надо же — видеть такие сны! Интересно, не сболтнула ли она чего? И как странно, что Кирилл проснулся от ее крика, обычно этого вроде бы не случалось. Хотя, может… Может, она все уже выболтала?

Кирилл лежал спокойно, только правая его рука машинально поглаживала Ольгины волосы. Вряд ли он так спокойно отнесся бы… А может, размышляет, так сказать, анализирует услышанное?

Оля зря волновалась. Ее приятелю было о чем подумать в эту бессонную ночь, и недосуг было анализировать ее стоны. Утром он ни словом не обмолвился о ночном происшествии, но с этого дня заметно изменился, и это серьезно обеспокоило Олю. Кирилл стал еще более молчаливым и замкнутым, но странно — в его отношении к подруге появилась какая-то новая нежность, которой не было прежде.

«Может быть, он все же догадался обо всем и теперь скрывает это? — раздумывала девушка, в своем наивном эгоизме не полагая, что у Кирилла есть свои поводы для огорчения. — Это вполне в его стиле, он всегда был такой замкнутый… Но разве стал бы он держаться так ласково, так ровно? И как он мог узнать?»

За этими раздумьями она сочинила платье. Шелковое платье с плиссированной оборкой было тысячу раз отражено на бумаге, эскизы валялись по всей квартире, а обеденный стол устилала ткань цвета времени — серебристо-серая, туманная.

…Блаженные годы студенческой вольницы! Ненавистные годы щенячьего восторга! Сколько сентиментальных и уродливых воспоминаний они оставляют! Кажется, что тогда-то и был совершенно счастлив — в холодной и прокуренной общажной комнате, беседуя с друзьями о Предопределении и Вечности или просто о зачетах и о тряпках… И дешевый сушняк плещется в стакане, а на закуску — кабачковая икра на ванильном сухаре, присланном из дому мамой, или проще — бутылка водки и мятные таблетки на закуску. О, сейчас кажется, что это и были самые светлые времена, несмотря на хроническое недоедание, недосып и неустроенность.