Читать книгу "Список ненависти - Дженнифер Браун"

– Как ты увлекся Шекспиром? – спросила я. – У тебя тут полно его книг.

Ник опустил голову. Он рассказал мне о том, как открыл для себя мир книг, когда его мама разводилась с отцом номер два. Как он долгими ночами сидел дома один и ему нечем было заняться, кроме как читать, потому что мама ходила по барам в поисках очередного мужика, не заботясь об оплате счетов за электричество. Как бабушка приносила ему книги и он за день проглатывал их. Чего он только не читал: «Звездные войны», «Властелина колец», «Артемиса Фаула», «Игру Эндера».

– И вот однажды Луис – мой папаша номер три – нашел эту книгу на гаражной распродаже и принес мне. – Ник взял у меня из рук «Гамлета» и потряс им в воздухе. – «Посмотрим, как ты ее осилишь, умник», – передразнил он отчима скрипучим голосом. – Типа пошутил. И сам же заржал. Он считал себя отменным шутником. Мама тоже так считала.

– И ты начал читать книгу назло ему, – сказала я, листая страницы «Отелло».

– Поначалу да. Но потом…

Ник устроился рядом, привалившись спиной к стене, и смотрел на переворачиваемые мной страницы. Приятно было ощущать тепло его плеча.

– Я увлекся. Чтение «Гамлета» чем-то напоминало складывание пазлов. Еще забавляло то, что тупоголовый Луис дал книгу, в которой отчим – злодей. – Он покачал головой. – Ублюдок.

– Так тебе бабушка купила все эти книги?

– Некоторые, – пожал Ник плечами. – Часть я приобрел сам. Но большинство подарила библиотекарь, которая меня в то время поддерживала. Она знала, что мне нравится Шекспир. Наверное, жалела меня.

Я уронила «Отелло» в корзину, снова порылась в ней и вытащила «Макбета».

– Расскажи теперь об этой книге, – попросила я.

И он рассказывал, а я слушала его, позабыв о валяющемся на полу рядом с кроватью джойстике от приставки.

Первые дни в больнице я думала об этом вечере. Напрягала мозг, пытаясь вспомнить мельчайшие детали. Постель Ника была застелена красным бельем. Подушка без наволочки. На краю комода стояла рамка с фотографией светловолосой женщины – его мамы. Когда мы говорили о «Короле Лире», сверху послышался звук смываемой в туалете воды. Над головой периодически скрипел паркет – мама Ника ходила из спальни в туалет, из туалета в кухню. Я вспоминала каждую деталь. И чем больше я вспоминала, тем сильнее поражалась тому, что передают о Нике в новостях. Я включила телевизор тайком, чуть ли не виновато, после того как все ушли домой на ночь.

В перерывах между воспоминаниями об этом вечере я по кусочкам восстанавливала в памяти случившееся в столовой. Сделать это было нелегко по множеству причин.

Первые два дня я провела в каком-то медикаментозном коматозе. Забавно, но кажется, что больнее всего должно быть сразу, как только вас подстрелили. Это не так. На самом деле я, по-моему, вообще ничего не почувствовала в тот момент. Разве только страх. Этакое странное тягостное ощущение. Но не боль. Настоящую боль я ощутила только на следующий день после операции – тогда кожа, нервы и мышцы начали гореть огнем, как будто, наконец, осознав: кое-что необратимо изменилось.

Я много плакала те два дня. По большей части от боли. Мне хотелось, чтобы она ушла. Это вам не укус пчелы. Болело просто адово.

Время от времени ко мне заходила медсестра – я видела, что не нравлюсь ей – и делала мне укол или скармливала таблетки, от которых менялось мое восприятие, искажались голоса и все вокруг. Не знаю, сколько я тогда спала, но знаю, что на третий день, когда мой мозг перестал получать галлюциногенное обезболивающее и мне начали давать обычные таблетки, я бы многое отдала за сон.

Однако не только поэтому мне никак не удавалось восстановить полную картину произошедшего. Дело в том, что ее кусочки никак не желали складываться в единое целое и я не видела смысла в случившемся, сколько бы ни ломала голову. Я даже спросила медсестру, не стряслось ли у меня чего с мозгом. Все-таки я после выстрела на некоторое время оглохла и теперь не могла ясно мыслить. Да и вообще, хотелось только одного – уснуть и не испытывать боли. Или еще лучше – оказаться совершенно в другом мире.

– Это у тебя сработали защитные механизмы. Их в теле достаточно много, – ответила она.

Лучше бы в моем их было больше обычного.

Каждый вечер, включая висящий на противоположной стене телевизор, я видела свою школу – снятую с высоты птичьего полета и потому казавшуюся невероятно далекой. Я и ощущала ее таковой – чужой и зловещей, будто не в ней я последние три года училась. У меня даже возникало странное ощущение, что я смотрю не документальную съемку, а фильм. Однако поднимавшая внутри тошнота напоминала: это не вымышленный сюжет, это реальность и я нахожусь в самом ее эпицентре.

Мама просидела у моей постели все эти дни, обрушивая на меня противоречащие друг другу эмоции. Только что она тихо плакала в скомканную салфетку, печально качая головой и называя меня своей «девочкой», а через минуту со злым лицом и поджатыми губами говорила: «Поверить не могу, что родила такое чудовище».

Мне нечего было ответить на это. Ни ей, ни кому-либо другому.

Узнав от Фрэнки, что Ник мертв, что он застрелился, я свернулась в постели, точно улитка в раковине. Закуталась в одеяло, легла на бок и подтянула колени к груди – насколько позволяли перевязанное и ноющее бедро и сковывающая меня сеть медицинских трубок и проводов. А после того как свернулось калачиком тело, съеживаться продолжала душа. Она все скрючивалась и скрючивалась, превращаясь в измученный тугой комок.

Мое молчание не было умышленным. Я просто не знала, что сказать. И боялась, что если открою рот, то закричу от ужаса. Перед глазами стояла картина – Ник, лежащий где-то мертвым. Я хотела присутствовать на его похоронах. Или хотя бы навестить его могилу. Но больше всего я хотела его поцеловать и сказать, что прощаю его за свою рану.

Еще я боялась закричать от ужаса за мистера Клайна, Эбби Демпси и остальных, кто был ранен или убит. Даже за Кристи Брутер. Маму. Фрэнки. И да, за себя. Но обуревавшие меня чувства и мысли почему-то не сочетались друг с другом. Так при сложении пазла порой два кусочка вроде подходят, а вроде и нет. И это сводит с ума. Их можно состыковать, но они не сочетаются идеально и картинка выглядит странно. То же самое происходило у меня в голове. Я будто соединяла друг с другом неподходящие кусочки пазла.

На третий день я лежала, уставившись в потолок и вспоминая, как мы с Ником играли в лазертаг. Я тогда выиграла, и поначалу Ник напрягся, но потом на вечеринке у Мейсона сам всем рассказал, какой я отличный стрелок. Он по-настоящему гордился мной, и мне это было приятно. Остаток вечера мы не разнимали рук и не могли друг на друга насмотреться. Это был лучший вечер в моей жизни.

Воспоминания прервал звук открывшейся двери. Я поспешно закрыла глаза, притворившись спящей. Мне хотелось, чтобы вошедший побыстрее ушел и я продолжила думать о том вечере. Казалось, Ник рядом и я ощущаю тепло его руки в своей ладони.

Вошедший, шаркая, приблизился к кровати и остановился. Капельницу не тронул. Ящики и шкафчики открывать не стал. Значит, не медсестра. Маминого характерного сопения из-за заложенного носа я тоже не слышала. И не чувствовала запаха одеколона Фрэнки. Я просто ощущала рядом чье-то присутствие.