Читать книгу "Финляндия. Пора менять место жительства - Андрей Шилов"

— И дети расплакались, и я расплакалась. Пояснила им, что сейчас вас увозят в другую семью на такси, и я поеду с вами, чтобы познакомиться, посмотреть, где вы будете жить, как выглядит эта квартира. А маму пока проверят, хорошая она или нехорошая.[10]

И они действительно едут туда, мама рассказывает «временным родителям», что дети любят есть, как засыпают и прочие их привычки. Ежедневно ей можно звонить детям с 3 до 4 часов дня и еженедельно она может два часа проводить с ними вместе. Так проходит месяц, с детьми встречается и мама, и соцработники — и наконец маме сообщают, что надо подождать еще месяц. Тут у нее сдают нервы, и она пытается связаться со всякими проходимцами, которые рассказывают об этом случае в российских средствах массовой информации.

Один за другим к маме едут российские журналисты, а соцработники про это и не знают, занимаются своим делом. Только спустя какое-то время они могут случайно прочесть в местной прессе, что российские медиа все неправильно поняли, но без имен. Чем закончилась история с матерью двоих детей, я не знаю — но раз она больше прессу не звала, надеюсь, детей ей вернули.

Вот о чем важно помнить: ни в одном «детском» деле русским мамам не помогла шумиха в российской прессе. Образ Финляндии в глазах россиян создала специфический, это точно. Мне кажется, именно тогда, когда пошли у нас в прессе одна за другой истории про таких мам, вдруг оказалось, что можно исключительно медиасредствами создать какую-то виртуальную страну на границе с Россией, в которой бессердечные злодеи обижают русских. Среди русских мам я знаю в Финляндии таких, кто даже жалел, что связался с пропагандистами: влияния на финские соцслужбы и суды — ноль, а растрезвонили о человеке на весь мир. Спустя годы введешь фамилию в Яндекс — и в подробностях узнаешь, что мама была нехорошая. Надо им это?

Момент «придут ко мне домой и заберут ребенка» — самый страшный и самый непонятный для нас. Основание «кто-то сказал» не кажется серьезным. Мало ли кто что может сказать, сразу приходит в голову русскому человеку (мне, например). Думаю, что дело здесь в разной степени доверия граждан России прежде всего друг к другу.

«Для русского человека это и есть та самая страшная ювеналка, потому что он сам готов наговорить на ближнего и ждет этого от окружающих», — рассуждает моя российская коллега-журналист, с которой мы обсуждаем феномен. У финнов нет долгой истории доносов. Ни от взрослого, ни от ребенка не ожидают заведомо ложной информации. Люди доверяют друг другу и предполагают, что дыма без огня не бывает: мол, ребенок ни с того ни с сего не скажет, что его ударили.

И к государству у финнов отношение другое, как я уже рассказывал. Государственные органы, социальные службы — это не враги. Там работают не какие-то чужие люди с противоположными интересами. «Государство не Левиафан, государство — это мы», — помнит финн.

Конкретную ошибку соцслужб люди готовы обсуждать, но никому не приходит в голову, что те хотят забрать ребенка, обязаны поставить галочку в бесчеловечном плане, получают за каждого отнятого ребенка финансирование и прочее. Подобная извращенная для финна логика заметна в интервью пострадавших русскоязычных родителей, но ни одно обвинение не было доказано. Ничего подобного никогда не сообщала местная пресса — а своим журналистам финны верят. «Если бы что было не так, мы бы знали», — рассуждают они.

Работу соцслужб если и обсуждают, то не в связи с русскими родителями, лишившимися детей, а в более трагических ситуациях. В прошлом году страну совершенно потрясла история в городе Оулу: там в подвале жилого дома обнаружили останки пятерых детей, и жившая в доме женщина (финка) призналась, что она в течение десяти лет убивала своих новорожденных и хранила их трупы в морозилке, а потом в подвале.

Когда в обществе проходит первый шок от таких новостей, все начинают задаваться вопросом: как это могло случиться? И тут первым делом говорят как раз о социальных службах — что они видели, как реагировали, почему не уследили? Дело не в том, что соцработники должны подозревать всех родителей в худших намерениях. Но в стране есть твердое убеждение, что государство должно наблюдать за семьей.

Государственная структура вмешивается в семейные дела — сама постановка вопроса нас обычно пугает. А для финна это не враг вмешивается, а сосед. Не полицейское государство, а государство-няня. Отношение другое. Ребенок не может постоять за себя, не может защитить свои права — для этого есть соседи, сотрудники женских консультаций, воспитатели в садике, учителя и специально подготовленные соцработники.

«Как же можно с живыми людьми так обращаться? — возразит русский человек. — Это ж какая травма наносится психике, когда его от родителей — а они всегда самые любимые, какими бы плохими ни были — вдруг, без предупреждения куда-то переселяют! О какой пользе для ребенка тут может идти речь!» Я снова и снова обсуждаю североевропейскую «защиту прав ребенка» со знакомыми в России и слышу такие аргументы. Не зря именно эта тема стала пропагандистской, она в самом деле попадает в поле какой-то нестыковки традиций. Ничтожное число случаев, особые обстоятельства, физическая угроза — ничто не перевешивает нашу озабоченность, наше непонимание.

«Когда ребенка вернут в родную семью, для него родители навсегда потеряют авторитет. Мол, и ты меня будешь воспитывать? Да тебя саму на перевоспитание посылали», — легко представляем мы разговор ребенка с провинившейся мамой. Кстати, именно мамой. Папе, мне кажется, мы готовы не доверять, но мать вроде бы святое.

Родители важны и нужны ребенку — тут мы полностью соглашаемся с Северной Европой. Но биологические родители не бесспорно лучший вариант — вот где, возможно, проходит граница понимания. Во многих странах, в том числе в Финляндии, рассуждают примерно так: родные мама с папой лучше, но если они оступились, общество найдет ребенку других родителей, на время или навсегда. Благополучие ребенка важнее сохранения биологических связей. Права человека выше суверенитета семьи. Вот как сформулировал! Да, так я понимаю здешнюю логику.

Случаются ли здесь «перегибы»? Очевидно, да. Но общество исходит из того, что лучше излишне ретивая соцслужба, чем страдающий, а то и погибший ребенок. Лучше забрать ребенка из семьи слишком рано, чем окажется слишком поздно.

Ну а если спорить с соцслужбами — то не через иностранные газеты, а через суд. Читаю еще одно письмо в финской прессе от женщины, недовольной соцслужбами: «Мой ребенок учится в первом классе. Он пропустил уроки — и, чтобы отвести его в школу, к нам домой пришли школьный социальный работник и представитель службы защиты детей. Телесных наказаний у нас в семье никогда не было, наши друзья и знакомые просто в шоке. Я буду решать проблему вместе с адвокатом».

Хотя в основном судятся не по таким мелочам, а по принципиальным вопросам — где ребенку жить. Дело в том, что на учет семью ставят без согласия родителей, а вот решение проблем должно происходить по договоренности с ними. В каких-то случаях родители соглашаются, чтобы ребенок пожил отдельно (а то и сами просят помочь — если трудный подросток, а мама, например, воспитывает его одна). Но если родители не согласны (или если не хочет сам ребенок — начиная с 12 лет его мнение играет особую роль), тогда дело передают в суд.