Читать книгу "Алиби от Мари Саверни - Иван Аврамов"

Он вкратце изложил суть дела, то, в чем следствие подозревает Никольского.

— Не поверю, что Стас мог убить человека, — категорично заявил Овчаренко. — Трусоват он для этого, жидковат. Наверняка пошел на поводу у кого-то, более сильного и жесткого… Стас был хитрым, но не смелым… А насчет того, что он гей… Ну, водился за ним такой грех, это совершенно точно…

— Вы это знаете по слухам? — уточнил старший лейтенант.

— Нет, убедился на собственном опыте. Хотя я нормальный мужик. Однажды, а если точно, через пять лет после окончания школы, у нас состоялась встреча одноклассников. Хорошо посидели в кабаке — повспоминали, посмеялись, потанцевали, все, словом, как обычно, потом ряды наши поредели, остались самые, как понимаете, стойкие, которые и завалили на хату к Вальке Семенову, он живет в районе Золотого пляжа. Гудели часов до трех ночи, закосели основательно, легли покатом, кто где. Мы со Стасом упали на диван в гостиной. Все вроде путем, только где-то через часок проснулся я оттого, что Стас полез ко мне в трусы. Поначалу я подумал, что парень перепутал, где чье хозяйство, но потом он начал выделывать такое, что до меня дошло, в чем тут дело… Навис над ним, хотел прибить, а он — в слезы: извини, я не такой, как все, иначе не могу, никому, пожалуйста, не рассказывай!

— И что потом было?

— А ничего. Плюнул я на Стаса, скатился с дивана на пол, там и перекантовался. Когда проснулись, смотрю, Стас отводит от меня глаза, ни слова ко мне, ни полслова. Эх, товарищ старший лейтенант! Голубых сейчас — как собак нерезаных! Содомский грех процветает…

ГЛАВА IX

— Рассказывай, что привез из Феодосии, — потребовал Лободко, едва Михаил Солод переступил порог его кабинета.

— Всего два слова, — развел руками тот.

— Это за ними ты ехал за тысячу километров? — возмутился майор. — Сегодня же уволю из органов! — Потом смягчился: — Иногда, правда, одно слово дороже всего золота мира.

— Ну, вряд ли то, что скажу, перевесит злато-серебро в планетарных масштабах, — усмехнулся Солод. — Короче, Олег Павлович, Никольский — гей. Это и есть то новое, что удалось выяснить.

И Михаил коротко пересказал свою беседу с владельцем похоронного бюро «Ладья Харона».

— Гей? — призадумался Лободко. — Нет, Миша, не напрасно ты смотался в Крым. Здесь, в Киеве, ребятам ничего накопать не удалось. Ни Голику, ни Андрющенко, ни даже удачливому Столяренко. Если твоя информация верна, появляется шанс отследить связи Стаса именно в этой среде. Мужская дружба — вещь крепкая, а любовь между мужчинами — это, знаешь ли, вообще… Размножьте фотопортреты Никольского и идите с ними по всем адресам, где собираются гомики, где они ищут и находят друг друга, заключают союзы, развлекаются. Надо отработать все «голубые» связи Стаса. Серж, говоришь, богатырского роста и сложения? Особое внимание обратите на педиков высокого роста, этаких спортивных ребят. Наверняка замухрышка Стас питал к ним особое пристрастие — притягиваются ведь разные полюса, не так ли?

— Даже в традиционной любви, — готовно подтвердил Солод, сам собой тоже рослый, косая сажень в плечах. — У меня, Олег Павлович, до женитьбы было очень много миниатюрных девушек, настоящих дюймовочек. Друзья посмеивались, когда я с ними танцевал: они ж тебе носом в живот упираются…

— Хорошо, что не ниже, — усмехнулся майор. — Слушай, а не испытывал ли Стас тяготения к Владиславу Круликовскому по этой самой причине — тот ведь видный, представительный мужчина?

— Ну, Владислав, судя по вашим рассказам, — отец ведь его сетовал, что тот меняет женщин как перчатки, нормальный мужик.

— А я и не говорю, что Владислав — гей, наоборот. У него есть девушка, которую я видел. Не исключаю, что Стасу просто было интересно в его обществе, не возбраняется ведь помечтать, пофантазировать, как здорово было бы влюбить в себя такого породистого красавца… Знаешь, это как с красивой женщиной, которая никогда не будет твоей, но все равно приятно пообщаться с ней, что-то нарисовать в воображении…

* * *

Никогда ранее Михаил Солод дела с гомосексуалистами не имел, просто слышал о них, читал, никакой симпатии к ним, конечно, не испытывая, но и особого презрения тоже, разве что возникало чувство брезгливости, физического отвращения. Знал, что среди голубых много по-настоящему талантливых людей, что голубой цвет доминирует в среде творческой интеллигенции. Припомнилась давняя туристическая поездка в Минск, в их группе была женщина-врач из театра оперы и балета, с ней Миша часто курил в тамбуре, и словоохотливая эта баба, с которой калякал о том, о сем, как-то, смеясь, заметила, что среди танцовщиков каждый второй — голубой. «До того они голубые, что один из них, представляете, даже ко мне обращается: «Мой дорогой!..»

Предстояло Михаилу пройтись частым бреднем по этой голубой воде, причем так, чтобы в мотне волокуши затрепыхался тот предполагаемый самец с порочными наклонностями, в которого Стас был отчаянно влюблен и предан без остатка, как пес.

Всюду, где бы ни появился Солод, он вызывал у поклонников однополой любви живейший интерес — как кандидат в женихи или невесты. Однако обостренным своим чутьем геи вскоре угадывали, что перед ними человек не их круга (говорят, они узнают друг друга по глазам, достаточно одного лишь взгляда), и тут же сникали, скафандр равнодушия напрочь отделял их от чужака, который переставал для них существовать. На вопрос, знают ли они человека, который на фотографии, откликались, но весьма неохотно, хотя Михаил скрывал, что перед ними милиционер. Когда он понял, что геи без труда распознают его гетеросексуальность, он, как князь Святослав, решил идти с открытым забралом:

— Я — не ваш, а он — ваш, — тыкал пальцем в портрет Стаса. — Ищу его, потому что это друг детства. Пятнадцать лет не виделись. Если не знаете, как мне его разыскать, может, подскажете, с кем он общается, кто у него сейчас в партнерах.

Кое-кто отвечал, что лицо Стаса вроде ему знакомо, мельком когда-то, где-то видел, но не более того. Кому-то фейс Никольского вообще был в новинку. А некоторые смотрели на Солода так, словно подозревали в нем милицейскую ищейку, эти, наиболее проницательные, определенно не желали с ним связываться, опасаясь влипнуть в какую-нибудь историю.

На пятый день поиска Михаил начал злиться, как человек, который ищет нужную вещицу и на глаза ему попадается все, только не она. Впервые он засомневался, а на самом ли деле Стас — гей. Серж Овчаренко, похоже, говорил правду, но ведь со временем Никольский мог и перевоспитаться, излечиться, трансформироваться в нормального мужика.

— Брось, — сказал ему в ответ на все это Лободко. — Голубизна — это на всю жизнь. Горбатого могила исправит. Ищи!

И как нужная вещичка, которая, будь она проклята, попадается по неистребимому закону подлости на глаза в самый последний момент, когда в квартире все перевернуто вверх дном, так и Солоду повезло тогда, когда он уже ни на что не надеялся. Последним адреском, который он отрабатывал, было заштатное, захудалое кафе в Дарнице под вывеской «Голубая тоска», никакого отношения к голубому движению не имевшей, владелец заведения просто слямзил название у Сережи Есенина. Еще когда старший лейтенант наводил справки насчет того, где обыкновенно собираются представители интересующего его контингента, знающие люди поведали, что местечко сие, несмотря на конгениальное геям «цветное» название, то ли в силу его отдаленности от центра, то ли потому, что здесь тусуется обычная, заурядная публика, популярностью среди сексменьшинства не пользуется. И забредают сюда или редкие парочки, ничем не афиширующие своей ориентации, или неприкаянные одиночки, для которых лучший в мире запах — это запах вазелина и которые, уповая на случай, лелеют робкую надежду найти здесь партнера.