Читать книгу "Ночная жизнь моей свекрови - Дарья Донцова"

– Выкладывай, – обрадовалась я, – стою в пробке, погибаю от тоски.

– Константин Ливанов художник, – зачастила Риточка, – но картин его никто не видел. В молодости он подавал большие надежды, был любимцем педагогов, которые прочили ему мировую славу. Как водится, гения сгубила лень.

Я вздохнула. Знакомая песня. Со мной в консерватории учились две девочки, будущие пианистки: Оля Мясникова и Света Райкина. Оля считалась звездой нашего курса. Дочь и внучка профессиональных музыкантов, она с трех лет, как Моцарт, играла гаммы и вызывала восторг у преподавателей. Мясниковой прощали все, Ольга могла не ходить на первую пару, ей разрешали не посещать совершенно не нужные студентам, но обязательные в те годы лекции по истории КПСС. Анна Николаевна Федотова, куратор нашего курса, настоящий цербер, придиравшаяся к девочкам за мини-юбки и багровевшая от гнева при виде яркого лака на ногтях, лишь улыбалась, когда ей на глаза попадалась Олечка, чье платье напоминало набедренную повязку. Олю в глаза называли гениальной, за ней табуном бегали студенты расположенных рядом с консерваторией юридического и журналистского факультетов МГУ. Родители Мясниковой постоянно концертировали за рубежом, привозили дочери модную одежду, косметику и не ограничивали ее в средствах. Дома у Ольги стояло не пианино фабрики «Фиговский завод музыкальных инструментов», а настоящий «Бехштейн». Никаких материальных или моральных проблем она не испытывала. Уже на первом курсе Мясникова знала: она будет после получения диплома давать сольные концерты, папа и мама помогут.

У Светы Райкиной жизнь складывалась иначе. Она приехала в Москву из Казахстана и попала в консерваторию как национальный кадр. В советские годы в любом высшем учебном заведении непременно учились ребята из союзных республик, которые становились студентами, сдав вступительные экзамены на хилые троечки. Никаких особенных талантов у Светы не было, педагоги занимались с ней формально, все понимали: Райкина через несколько лет вернется в Казахстан, где будет преподавать в музыкальной школе. Света имела койку в общежитии и выживала на стипендию, мама у нее работала диспетчером на автобазе, об отце девушка умалчивала. Один раз наш курсовой клоун Денис Войтюк, отличавшийся полным отсутствием такта, спросил: «Райкина, с чего ты решила на фортепьяно играть? Мучаешься в Москве, вечно тебе холодно, выворачиваешь пальцы, извлекаешь жуткие звуки? Езжай домой, выращивай рис в пустыне!» – «Рису нужно много воды, – спокойно уточнила Светлана, – а я люблю музыку». – «Хочешь стать, как Мясникова? – засмеялся Войтюк. – Даже не надейся». – «Я никогда не буду такой, как Ольга, – решительно ответила Райкина, – ей слишком многое досталось даром, а что просто так дается, то не ценится. Оля не работает, а я трудолюбива». – «Понимаешь, дитя Казахстана, – с презрением произнес Денис, – пианистке талант нужен, а у тебя с музыкальным дарованием осечка вышла». – «Ничего, я железным задом награды заслужу», – невозмутимо заявила Райкина. «Типа Сальери? – обрадовался Войтюк. – Отравишь Моцарта, то бишь Ольгу?» – «Историки доказали, что Сальери не убийца, – вдруг улыбнулась Светлана, – а Ольга сама себя угробит. Давай отложим этот разговор на некоторое время».

Спустя десять лет наш курс собрался на юбилейную встречу. Обрюзгший Денис сказал мне: «Казашка-то наша на конкурсах всех легко делает! Мировая звезда! Ни рожи, ни кожи, ни таланта, а по земному шару катается, президенты ей букеты подносят. Может, она была права, когда про железный зад говорила?» – «А где Оля?» – спросила я, оглядывая бывших сокурсников. «Ты не знаешь? – удивился Войтюк. – Она спилась, давно от алкоголизма лечится, выйдет из психушки и снова за бутылку. Не повезло Мясниковой, такая карьера ей светила, но все в пшик ушло».

Константин Ливанов явно был таким же: родился в семье известного живописца, окончил художественный вуз и стал прожигать жизнь. В анамнезе у Костика четыре брака и столько же детей, на которых он не платит алименты. Его супруги отлично понимали, что их благоверный не зарабатывает денег, поэтому первая женушка забрала у Кости квартиру, вторая – дачу, третья – коллекцию картин, которую с любовью собирали старшие Ливановы, а четвертая откусила по мелочи: драгоценности матери и бабушки да золотые монеты деда. Сейчас Костя гол как сокол и женат на Наташе. Пятая госпожа Ливанова – самая обычная женщина, из простой семьи, никаких творческих работников среди ее предков отродясь не наблюдалось, зато она отлично готовит и пригрела Костю в своей уютной трешке. Познакомились они в фирме «Портрет», Ливанов после крушения очередного брака явился туда трудоустраиваться, а Наташа, тридцатипятилетняя женщина, на тот момент ни разу не была замужем. Костя стал первым, кто повел старую деву в загс, и благодарная Наташенька окружила своего принца заботой и вниманием. Константин сидит дома, он якобы работает над картиной, жена вынуждена бегать на службу. Быть супругой гения непросто, талантливые люди капризны, но Ливанова готова простить Косте все, кроме измены. Художник не пропускает ни одной юбки, однако ему удается морочить Наташе голову. Удивительное дело, она пока верит мужу.

Константин сильно рискует, если Наташа поймет, что он ей не верен, она выставит сластолюбца за дверь. Ливанов не прописан у пятой супруги, он до сих пор числится на родительской жилплощади, которую занимает его первая жена.

– Ты гений! – похвалила я Риту. – Не только официальные данные нарыла, но и слухи собрала.

Маврикова весело ответила:

– Сплетни – вот лучшие друзья девушек. Тебе просто повезло. Одна моя хорошая знакомая работает в Союзе художников, она про Ливанова рассказала.

– Ну да, мне повезло, – согласилась я, – в том, что ты моя подруга!

– Не хвали, а то загоржусь, – смутилась Маргарита.

Я проехала метров триста в потоке машин. Мобильный снова ожил.

– Приветик, – сказал Вадим, – Макс приказал тебе доложить.

– Слушаю, – сухо ответила я Ковальскому.

Эксперт с недавних пор меня недолюбливает, а чувства обычно бывают взаимными. Если вы кому-то не нравитесь, то и этот человек вам будет не по душе.

– Труп без головы и рук, ошибочно идентифицированный как Лора Фейн, болел идиопатической спленомегалией, – сказал собеседник.

– Труп не может болеть, – не замедлила я ущипнуть Ковальского, – он мертвый.

Вадим сделал вид, что не слышал язвительного замечания.

– Поскольку Лоре Фейн такого диагноза не ставили, значит, тело не ее!

– Что это за спленомегалия? – спросила я. – Она опасна?

– Болезнь Гоше, – снисходительно пояснил Вадим, – названа по имени француза, который первым описал ее в тысяча восемьсот восемьдесят втором году.

– Давно, – вздохнула я.

– Но до недавнего времени детская и ювенильная ее формы в девяноста случаях заканчивались летальным исходом, – процедил Ковальский, – из-за накопления цереброзидов в головном мозгу. У взрослых отмечается спленомегалия, геморрагический диатез, сильное изменение костей.

Мне пришлось остановить Вадима: