Читать книгу "История одной семейки - Кристина Нестлингер"

— Куда они обычно это суют, — озабоченно спросила она, — в табак или фильтр?

Просветил ее кто-нибудь или нет, я не услышал, потому что через тот кусочек сада, что был виден мне из окна, к дому шла Йоши. Я хотел выйти из комнаты, но Андреа вцепилась в рукав моей рубашки.

— Ты останешься здесь! — закричала она. — И никуда не пойдешь! Ишь, чего захотел!

А бабушка, потроша фильтр, заорала:

— Я обещала Мони, что ты не покинешь дом, пока она не вернется!

— Я просто открою дверь, — сказал я, — пришла моя подружка.

Подтверждая мои слова, мелодично зазвонил звонок. Четыре бабы уставились друг на друга.

— Я открою, — сказала тетя Лизи.

Три родственницы кивнули ей.

— Ничего ты не откроешь, — взвился я, — своей подруге я сам открою дверь. А если ты меня не выпустишь, — гавкнул я на Андреа, — я тебя сейчас так пну — три недели будешь с синяком ходить!

От неожиданности Андреа выпустила мою рубашку, тут же попыталась снова ее схватить, но я уже выбежал из комнаты. Я скатился с лестницы, как скорый поезд. Четыре бабы меня не преследовали. Они стояли наверху на лестничной площадке и таращились мне вслед.

Я открыл дверь. Мне не хотелось, чтобы Йоши входила. То, что творилось в доме, было настолько отвратительным, что гостям показывать все это не стоило.

В сад сегодня не выйдешь — там холодно и ветер.

А на кафе у меня не было денег. И, кроме того, если бы я попытался уйти, четыре фурии наверняка погнались бы за мной и попытались задержать. Наверное, все эти сумбурные мысли отразились на моем лице, и вид у меня был совершенно беспомощный, потому что Йоши сказала:

— Прости, что заявилась вот так запросто. Но до четырех я бы не дотерпела.

Мою нерешительность Йоши поняла так: мне сейчас не до разговоров по душам.

Ее крохотный нос задрожал, как у зайца, глаза наполнились слезами, и она прошептала:

— Помоги мне! У меня больше никого нет!

Раньше я никогда не видел, чтобы такие крупные слезы так тихо и благородно текли по таким красивым щекам.

— Заходи, — сказал я, и смутное подозрение, угнездившееся во мне за последние дни, что я, наверное, люблю это маленькое тощее создание, одетое не пойми во что, превратилось в уверенность. Не знаю, как чувствуют себя другие, когда вдруг осознают такое. Наверное, на них это осознание сваливается не в тот самый момент, когда за спиной караулят четыре истерички, а перед ними рыдает объект их любви.

Во мне вдруг перепутались все резинки. Дело в том, что я живу в уверенности — с медицинской точки зрения неверной, но стопроцентно верной с точки зрения чувств, — что внутри я весь опутан резинками, которые и держат меня вместе как целое. Они натянуты во мне крест-накрест и вообще по-всякому. Иногда они провисают, а потом вдруг туго натягиваются. Бывает, что какая-то резинка почти рвется или одна закручивается вокруг другой. Ощущения невыносимые! Хотя я к этому давно уже привык.

Но то, что резинки вытворяли сейчас, — такого я не припомню! Они словно взбесились — натягивались как сумасшедшие, рвались, сплетались в клубок, потом снова расплетались и вставали параллельно в ряд, будто струны трехмерной арфы. Казалось, вот-вот кто-нибудь заявится и начнет играть на этой арфе какое-то безумное произведение.

Йоши вошла в прихожую, а мои четыре умалишенные родственницы подошли к перилам лестницы и пялились вниз.

— Что случилось? — спросил я тихо.

Йоши уткнулась мне в плечо. Она не всхлипывала, ничего не говорила, только моя шея и рубашка на груди тут же промокли от ее слез.

С лестницы раздался бабушкин крик:

— Ольф! Ольф! Ольф!

Это было похоже на лай злого сенбернара. Сенбернар стал спускаться по лестнице.

Мамина комната оказалась единственной, куда можно было проскользнуть, не проходя мимо злобной собаки. К тому же в ее двери всегда торчит ключ, поэтому я схватил Йоши за руку, влетел с ней в мамину комнату и повернул ключ в замке.

Усадив Йоши на диван, встал рядом с ней и гладил по черному ежику.

— Дай платок, пожалуйста, — сказала Йоши.

Платка у меня не было, и я протянул ей мамин шелковый шарф, висевший на ручке кресла. Но Йоши не хотелось его пачкать. Она высморкалась в руку и вытерла ладонь о брюки. Потом вытянулась на диване, закрыла глаза и рассказала все, что произошло с субботнего вечера.

Во-первых, от брата пришло сообщение, что он, перепрыгивая во Флоренции через ограду, растянул лодыжку, а с растянутой лодыжкой он не может вести машину. И поэтому еще на неделю останется у своего итальянского друга, чтобы привести ногу в порядок. В общем, всех благ всем на следующие десять дней, извинения и все такое!

А во-вторых, записка от брата все равно уже ничего не исправит, потому что — если верить подружке Йоши — в субботу из школьной дирекции родителям Йоши отправили заказное письмо, в котором просят выяснить местонахождение ученицы Йоханны Эдлингер.

В-третьих, нет никакого смысла отлавливать у дома почтальона и выманивать у него письмо (с заказными письмами это не так-то просто), потому что мать Анны, зубрилки из Йошиного класса, — опять же, по словам подружки, — сказала, что она проинформирует мать Йоши о своих наблюдениях у Муксенедера. Это ее священный долг и родительская солидарность!

В-четвертых, в воскресенье мать Йоши сообщила, что в понедельник утром идет покупать ковер. Для ковра ей понадобятся деньги, которые она откладывала в синюю коробку. Из этой коробки в последние две недели Йоши каждый день что-то брала. Ее скудных карманных денег ни за что бы не хватило на посиделки у Муксенедера!

И в-пятых, родители Йоши жутко возмущены тем, что брат, вместо того чтобы прилежно учиться и сдавать два пропущенных экзамена, сидит в Италии с растянутой лодыжкой. Они в препоганейшем настроении.

— Я не могу вернуться домой, — сказала Йоши, — правда не могу. Письмо из школы, наверное, уже дошло. А мать Анны уже позвонила и сказала, что видела меня у Муксенедера. А мама уже подсчитала свои деньги на ковер и заметила, что почти тысячи шиллингов не хватает! Они меня убьют!

Я принялся успокаивать ее. Может быть, сказал я, мать Анны не дозвонилась. А письмо из школы, вполне возможно, отправили только сегодня, потому что по субботам секретарша работает вполсилы и почтовые отделения закрываются уже в десять утра. Ну а кражу, сказал я, просто надо упрямо отрицать. Ведь деньги мог забрать и брат, прежде чем уехать в Италию. Или домработница. Или кто-нибудь из гостей.

— Ты не понимаешь, — сказала Йоши. — Ты не знаешь моего отца!

Она села и стянула свитер. Повернулась ко мне спиной. Через правую лопатку наискось бежал неровный багрово-красный шрам.

— Вот что получается, если его разозлить, — сказала она, — и это всего-навсего из-за двойки по математике! Он меня бил деревянной вешалкой, а потом толкнул на стеклянную кухонную дверь. Брат из меня тридцать осколков вытащил.