Читать книгу "Псоглавцы - Алексей Иванов"

Кирилл взял Лёху за левую руку, развернул и поволок из комнаты, как мешок. Лёха задёргался, засучил ногами.

– Оставь, а-а-а! – зарычал он. – Пидарас! Падла!..

Кирилл мимо Лизы перетащил Лёху через порог и мимо Верки перетащил через веранду. Верка проводила Лёху выпученными, слезящимися глазами. Кирилл подумал, что сегодня он всю семейку Годоваловых перетаскал за разные конечности.

Он со стуком стянул Лёху по ступенькам и бросил в траву. К Лёхе подковылял Саня Омский.

– Из шпалера, что ли, подбил? – с интересом спросил Саня, рассматривая стонавшего Лёху, как вещь. – Куда попал?

– Он бухой, а не раненый, – сказал Кирилл. – А пуля резиновая.

– У-у… – Саня был разочарован и оценивающе прищурился на Кирилла. – Дал бы тебе краба, если бы это не Лёха был. Ты, братан, лихо в долги влезаешь.

11

Кирилл довёл Раису Петровну до комнаты и усадил на кровать. Лизы не было: она укрылась в боковой спаленке, проём в которую перегораживала занавеска. Кирилл сходил во двор, достал из бурьяна табуретку Раисы Петровны, но, когда вернулся в дом, Раиса Петровна уже уковыляла к Лизе. Сквозь занавеску доносились тихие голоса и всхлипывания. Кирилл молча поставил табуретку у печи.

Наверное, надо было отправляться восвояси. Но это выглядело бы какой-то недоделкой, бегством, презрением. Избитая старуха и чуть не изнасилованная девушка останутся в разгромленном доме, а он будет пить кофе и смотреть ЖЖ?

Кирилл придвинул обеденный стол обратно в угол, где и было его место, вылил в разбитое окошко остатки водки из Лёхиной бутылки, унёс на кухню в мойку водочную стопку, подобрал с пола скатерть, встряхнул от сора и накрыл ею столешницу. Затолкал кровать за угол печи, поправил матрас, подоткнул простыню и одеяло, застелил покрывалом, взбил подушку. Поднял стулья и выстроил в ряд у стены.

Он осмотрел оторванную дверцу шкафа, но починить уже не смог бы, Лёха выдрал шурупы с мясом. Кирилл пристроил дверцу на место и подумал, что вот телевизор-то, самое хрупкое, Лёха не тронул – это святое. Перекошенные картинки на стенах Кирилл выпрямил, ещё раз рассмотрев чужие лица – свидетельства чужой, бедной и почему-то неприятной ему жизни. Хотя Лиза на выпускном вечере была хороша: накрашенная, с распущенными волосами, с высокой грудью и ногами, просвечивающими сквозь подол платья.

Кирилл поднял с пола кастрюли, составил в стопу и унёс в кухню, взгромоздил стопу рядом с мойкой на тумбу, застеленную клеёнкой, потом подобрал вилки и ложки и ссыпал в таз для грязной посуды. На кухне он нашёл и надел залатанную варежку-прихватку, которой открывали раскалённую заслонку печи, взял мятое ведро с торфяной землёй на дне и направился к разбитому окошку. Рукой в варежке он вытащил из деревянной рамы обломки стекла и побросал в ведро, осторожно счистил с подоконника стеклянные брызги и куски старой замазки, но мелкие осколки остались блестеть в щелях.

Где должна находиться кочерга, Кирилл не знал, потому положил её на печной шесток. Все половики он сгрёб в охапку и грудой вынес на улицу, развесил на перилах крыльца. Потом нашёл на веранде веник и совок и начал подметать в комнате. Собрав мусор в общую кучу, он присел перед ней на корточки, отломил от веника прутик и перерыл им кучу, выискивая прозрачные пластмассовые висюльки с люстры. Висюльки он подцепил на люстру обратно – трёх не хватило, а мусор совком ссыпал в ведро с обломками оконного стекла.

Наверное, если Лиза с матерью выйдут из спаленки в комнату, где уже наведён порядок, навести порядок в душе им будет легче.

Чайник у Токаревых был большой, алюминиевый, литров на пять. Вряд ли такой чайник покупали на семью, скорее утащили из какой-нибудь столовки. Школьной, например, пока здесь ещё была школа. Кирилл поднял крышку и увидел, что чайник наполовину забит чёрной травой, что нарвали на лугу за деревней, – жалким заменителем дорогой заварки. Кирилл ковшом долил в чайник воды из ведра, закрытого от пыли и мух фанеркой, и водрузил чайник на плитку с толстой спиралью. Шнур от плитки он воткнул в розетку и посмотрел, начала ли спираль раскаляться? Начала. Кирилл сел за стол.

В комнате послышалось шарканье шагов, вздохи, стук табуретки. Раиса Петровна медленно пробралась на кухню, опираясь о стену, и опустилась за стол напротив Кирилла.

– Сейчас чай будет, – сказал Кирилл.

Раиса Петровна молчала.

– Как там Лиза?

Старуха, не глядя на Кирилла, помотала головой и пальцем стёрла слезу. В торфяном ведре она заметила черепки тарелок.

– Лизкин подарочный сервиз Лёшка разбил…

Кирилл тоже посмотрел в ведро с мусором. Дешёвый фаянс фабрики типа «Советский большевик стеклопосуда». Какая ж это жизнь, если подарки – вот такие?.. Кирилл глянул в кухонный шкаф. Тарелки там стояли общепитовские, столовские, а среди них – и алюминиевые миски родом с зоны, и одноразовые полистироловые плошки, помытые и снова предназначенные в употребление…

Кирилл вдруг понял, что он ничего не хочет знать об этой нищете. Ему понравилась Лиза, но её бедность была не опрятной крестьянской скромностью, а каким-то секонд-хендом секонд-хенда. Можно угощать собаку своим гамбургером, но нельзя угощаться гамбургером у собаки. Нищета Лизы дискредитировала её. Заикание, одежда – нет, это было терпимо. А вот одноразовая посуда в качестве многоразовой уже вызывала брезгливость. Кирилл подумал, что это совсем погано с его стороны, даже чуть не покраснел. От того, что Лиза скорее всего не знает скраба, не бреет подмышки, не ходит в солярий, она не перестаёт быть человеком. И все эти люди, все Верки и Годоваловы, все эти Сани Омские, не перестают быть людьми. Пусть они мразь, деграданты, пусть место им в резервации, но они люди. Это и ужасно.

– А водка Лёшкина осталась? – спросила Раиса Петровна.

– Я её выплеснул.

Раиса Петровна горько кивнула: ко всем бедам и эта вдобавок.

– У нас водка лекарство, прости, господи, – тихо сказала Раиса Петровна. – Шалфей настоять, на примочки, или зубы заболят… Пока муж был жив, я никакие опивки евонные не выливала. Он заснёт, а я их в пузырёк. За месяц поллитра набиралась. Болела – так лечилась с божьей помощью. А иногда Николай пошлёт к Мурыгину за бутылкой, а я ему его же опивки и принесу. Всё деньги в доме останутся. Ты у нас не бери ничего.

Ты у нас не бери ничего. Я не беру чужого, подумал Кирилл, да и брать-то у вас нечего. Просто совсем нечего.

– И часто у вас Годовалов такое устраивает? – спросил Кирилл.

Раиса Петровна вздохнула.

– Да он так добрый, Лёшка-то… Буйный тока, если выпьет. А так зла от него нету. Господь прощать велел, дак я и прощаю. Он бы сам потом пришёл, повинился, починил бы тут…

Кирилл снова почувствовал, что здешняя жизнь как-то утряслась до терпимого состояния, а ему этого не понять никогда.

– Он же Лизку-то мою с детства знает, у него на глазах она росла. Помню, она в школу пошла, школа у нас девятилетка была. Лизка в первый класс пошла, а он в третьем, что ли, классе был… нет, в четвёртом… Какой же это год-то? Девяносто седьмой?.. Ох, память… Склероз уже, старая я… Лизка-то у меня поздняя, под сорок родила… Бабы говорили, инвалидка родится, а родилась нормальная, спасибо, господи… Я матери Богородице беременная всякий раз свечку ставила, когда в районе была, вот матушка мои молитвы и услышала…