Читать книгу "Генерал-фельдмаршал Голицын - Станислав Десятсков"

Особую тревогу у него вызывал хмуривший тяжелые черные брови Барятинский.

«А вдруг на дыбе повесят!» Грек уже был наслышан об этой страшной пытке. Поэтому, когда Барятинский повернулся и заговорил с Шереметевым, выразительно показав на двух здоровенных палачей, нетерпеливо переминающих ноги у порога хаты, грек бухнулся на колени перед Борисом Петровичем и выложил свою последнюю карту — он может показать слабое место в крепости, где легко можно подвести подкоп.

— Стену эту между двумя боковыми башнями у реки каждый год подмывают грунтовые воды, и не дале как в мае турки ее подновляли! — решительно заявил грек Шереметеву при объезде крепости.

— Похоже, не врет грек, впрочем, и так видно, что стена по кладке отличается от старой. — Борис Петрович приказал начать подкоп против гнилого участка стены. Для большего обмана турок стали вести еще два подкопа. Турки поначалу повели горячий орудийный огонь против русских шанцев, из которых велись подкопы, но Борис Петрович недаром тащил за войском триста орудий.

Боярин на пушечную стрельбу ядер и бомб не жалел, и русские пушки четыре дня били по крепости беспрерывно. На пятый день рванули мины, заложенные в приречном подкопе. Гнилая стена рухнула, и через нее в крепость вломились новгородские стрельцы, предводительствуемые князем Барятинским. Через час Кази-Кермень взяли. Остатки гарнизона во главе с амир-беем сдались.

Кроме пленных русские захватили 30 пушек и множество припасов.

И здесь до них долетела участившаяся стрельба с реки. С комендантской башни, на которую поднялись Шереметев и Барятинский, хорошо была видна стоявшая на островке крепостца Таван.

— Смотрите, смотрите, что запорожцы делают! — восторженно закричал молоденький князь Волконский, носильщик на новый манер, адъютант Бориса Петровича. — Без всяких пушек на приступ Тавана пошли!

— Сам вижу! — сердито выговорил запыхавшийся на крутой башенной лестнице Шереметев.

И впрямь сверху как на ладони было видно, как сотни запорожских чаек неслись к острову.

— Что делает вольница, без приказу на штурм бросилась! Побьют их турки сейчас, и крепко побьют! — Похоже Барятинский даже хотел, чтобы турки дали по зубам запорожцам.

«Как ненавидит он казацкую вольницу, — подумал Шереметев про своего старого однополчанина. — Да и то, Барятинский с детства человек царский, привык поступать во всем только по цареву приказу. Ну а мне ничего не остается делать, как задним числом отдать сей приказ!»

И, повернувшись к своему носильщику, Борис Петрович приказал:

— Ты вот что, Саша, скачи к белгородским челнам и прикажи от моего имени спуститься вниз по Днепру в подмогу запорожцам.

Сопротивление на острове было сломлено только к вечеру, когда подвезенные на челнах русские пушки выбили ворота и, смешавши ряды, белгородцы и запорожцы ворвались в крепость. Таван пал.

А на другой день пришло радостное известие — напуганные падением Кази-Керменя и Тавана турки ночью сами покинули две небольшие крепостцы, лежащие на левом берегу Днепра — Ослам-Кермен и Мубаран-Кермен, — и ушли в Очаков. Цепь турецких крепостей, запиравшая русским и запорожцам выход к низовьям Днепра, была прорвана. Да и крымский хан лишился удобной переправы для своей орды и не мог теперь вовремя оказать туркам помощь на Дунае.

18 августа 1695 года прискакал в Москву Александр Волконский с радостным известием о взятии сразу четырех турецких крепостей на Днепре. По сему случаю в Успенском соборе отслужили радостный молебен.

Радовались и в союзных столицах: Вене, Варшаве, Венеции, там хорошо помнили, какую помощь крымский хан оказывал туркам и на Дунае, и в Молдове, и на Подолии.

Борис Петрович и не ведал, что о его славных викториях на Днепре писали и в голландских, и в английских, и в немецких газетах, а в Польше опубликовали даже поздравительную брошюру с гравюрой, изображающей торжественный въезд боярина в крепость Кази-Кермень. Правда, на сей гравюре впереди Шереметева ехал Петр I на колеснице, запряженной парой львов, и гетман Мазепа размахивал булавой, хотя Петр I в это время сидел в шанцах под Азовом, а Мазепа с большей частью своего войска бездеятельно стоял на Коломаке.

Второй Азов

Во второй поход на Азов поручик Михайло Голицын плыл по Дону из Воронежа вместе с другими семеновцами на галере «Глория» в составе царской эскадры. За нехваткой капитанов их брали из числа гвардейских офицеров, понеже Петр был уверен, что «гвардеец — он все умеет!». Так и Михайло, отличившийся своей храбростью еще в первом походе на Азов, был определен капитаном «Глории», на которой разместилась полурота его солдат-семеновцев. Плыть вниз по Дону было легко — надобно было только следовать курсом за царской галерой, а кормчие, стоявшие у руля на «Глории», были добрые — трое рыбаков-воронежцев, многократно водившие купеческие барки и паузки из Воронежа в Черкасск, столицу Донского казачьего войска. Старшим у них был здоровенный детина Дмитрий Решилов, которого все, впрочем, звали просто — Митяй. Черная густая борода у Митяя торчала лопатой, тяжелые руки были черными от смолы (в смолокурне его и разыскал Голицын по совету одного знакомого воронежского купца), зеленые глаза кормчего нет-нет да я вспыхивали разбойным степным огоньком. Но дело корабельное Митяй знал куда лучше, чем сухопутные солдаты: легко мог поставить и четырехугольный и трехугольный парус, твердо держал руль и отлично знал фарватер. Помогали дяде Митяю вести галеру двадцатилетние племяши-близнецы — Фрол и Глеб. Парни из тех, кого называют крепышами — что в рост, что поперек, — тоже привычные водить купецкие струги по Дону.

Солдаты-семеновцы днем дружно налегали на весла, сам Михайло и прапорщик Бартенев зорко наблюдали за сигналами с царской галеры «Принципиум». Петр I, яко капитан-командор отряда, сам составил инструкцию к сигналам, подаваемым наотмашь специальными флажками. Ночью сигналы подавали зажженными фонарями.

Голицын и Бартенев ни разу не упустили сигналы с царского флага, «Глория» не сбилась с курса и не села на мель, как случалось с иными галерами, и по прибытии в Черкасск князь Михайло получил личное добро от царя-командора.

Вслед за царским отрядом в Черкасск благополучна прибыли и другие эскадры: великого адмирала Франца Лефорта, который до того никогда и моря-то не видел, сухопутного генерала Автонома Головина, и наконец явилась эскадра новоявленного генералиссимуса боярина Алексея Семеновича Шеина.

Петр I учел неудачу первого похода под Азов, когда три генерала токмо лаялись друг с другом, а поход проиграли, и назначил главой одного главнокомандующего — генералиссимуса. Боярин Шеин был знатного рода, внук того самого Шеина, который руководил знаменитой обороной Смоленска от польского короля Сигизмунда в Смутное время.

Через двадцать лет, правда, тот же Шеин потерпел под Смоленском полную неудачу, за что и был казнен по приказу царя Михаила Федоровича.

Внук его, Алексей Семенович, отличился еще во время Крымских походов, где командовал войсками Новгородского разряда и на всю Москву славился своим богачеством и пышной свитой (за его боярской каретой всегда скакало с полсотни холопов, выряженных в крепостное платье) и был люб и боярству и дворянству. Военным искусством Шеин не блистал, но умея себя поставить и показать перед прочими генералами. Вот и сейчас на флагмане был поставлен такой роскошный персидский шатер для боярина, которого не было у самого царя.