Читать книгу "Вишневый луч - Елена Черникова"

Прямо против солнца - фиолетовый, сиреневый и главное - голубой. В стороне солнца - розовый или красный, оранжевый. Над головою - прозрачно-зелено-изумрудный".

Что такое? Будто знамение. Перевернула, на обложке читаю: "Небесные знамения". Священник П. А. Флоренский.

Какой же, Петенька, ты просвещённый, какой многоумный, всё-то у тебя есть, всё-то ты читаешь, ненаглядный мой, даже духовные книги у тебя есть, оказывается. Зачем они тебе? Для каких интимных надобей?

Я аккуратно вернула книгу на полку, мысленно попросив у священника прощения, что прочитала фрагмент, будучи в страстном состоянии.

Оглядевшись, замела все следы своего пребывания в квартире, выветрила котлетный душок, придала помещениям изначальный вид (ну, кроме предметов из ванной) и аккуратно испарилась, чтоб не попасться на глаза соседям. У нас с ними очень душевные отношения. Были, разумеется.

На улице стало ещё хуже. Сердце полезло в уши, даже печень вздрогнула, которая никогда не болела, а теперь всё заныло, пошли спазмы, желудочная резь и головной хруст.

Я ещё не понимала: если мы не женимся, что бывает, конечно, то как он собирался предотвратить скандал в загсе, недоумение гостей и прочие неудобства? Какого числа он планировал поругаться со мной, чтобы разыграть логичную неявку на церемонию?

Нет, что-то то не так. Я не о том думаю. Все мыслительные упражнения можно было прекратить ещё в ванной, в виду розово-зелёных гигиенических открытий. Полная растерянность. Мешком по голове. Точнее, мешочком; гигиеническим.

Какая беспардонная у него дама. И её он везёт на океаны? С ума сошёл? Не похоже не него. Впрочем, какая мне теперь разница? Похоже или не похоже, - это всё чушь, это мои знания, которые оказались не-знаниями. Я, оказывается, плохо знала человека, за которого собиралась выйти замуж. Может, я сошла с ума? Это ближе к истине. Судьба, наверно.

И опять отчаяние, не спросясь, навалилось медведем.

В руке роза, в сумке томатный сок, в голове ломка человеческих представлений. Хруст иллюзий. Сюжет порвался. Самый надёжный, железобетонный сюжет в моей жизни.

Сначала бабушка, потом этот Давид хренов, а теперь ещё и Петр. Кто следующий бросит меня на произвол судьбы? Или - на чей произвол бросит меня судьба? В памяти просквозила бабушкина сентенция: "Когда мужчине плохо, он ищет женщину; когда хорошо - ещё одну..." Умная ты моя, опытная.

Город что-то рычал вокруг меня. По-французски падал снег, по-эдитпиафовски розовела жизнь в новом свете. Из карманов моей прекрасной, дорогой одежды, подаренной педантичным и надёжным Петром, пачками вываливались приговоры, не подлежащие обжалованию.

Ах, какие сюжеты могли бы сейчас выроиться в голове моей премудрой бабушки, которая даже в окно специально высматривает юркую кошку и её хозяина в серьгах, лишь бы пронаблюдать действие! Хоть какое-нибудь! Вот же оно - действие. Очень много действия.

Если б не этот Давид, я пошла бы к бабушке и рассказала, как читала Петров ежедневник и на каждой странице совершала убийства! Какие стройные диверсантские идеи реализовала я сегодня, потопив пару лайнеров и проколов с десяток шин! И это только начало!

Подошла патлатая дворняга и понюхала розу. Села у моих ног, виляя хвостом. Кто-то звал её издали: "Оксан! Оксана-а-а!". Собака не шелохнулась. Она любовалась алой розой.

А странно: центр Москвы, а вокруг никого, только добрая старая, как Англия, псина. Мы с патлаткой добронравно смотрели друг на друга, на снег, мы даже повиляли кто чем. Я положила розу перед собакой по имени Оксана и пошла домой.

Джованни смотрел в огонь, подкладывал поленья и молился Богу. Но ответа не было.

Джованни вспомнил, как бродил по Флоренции, мечтая о своей запретной возлюбленной, и, как водится в таких случаях, увидел уличную девчонку, приплясывающую на горячих камнях босиком и с песенкой.

Машинально прислушавшись, Джованни окаменел.

"Песок течёт на горячие струны моей любви, танцующей под белым солнцем на упругих волнах моей нежности. Лучики памяти... Лучики света вишнёвого!

Страсти великие, хочется девушку...

Я хочу эту девушку; у неё немыслимые нижние пёстрые юбки. Это понятно?

Однако девушка не может ответить моей страсти сейчас: у неё свой парень с дурацкой гитарой, которою надо бы хорошенько треснуть парня по его дурацкой башке, в которой всего-то и есть хорошего, что две волосатые ноздри, которыми он пыхтит безумно, когда лезет под пёстрые немыслимые песочно-жгучие юбки моей девушки, которая ещё не знает - что есть у меня, кроме очевидного...

Эта волынка тянется, как розовая анаконда-альбинос за хрустальным стеклом драгоценного кубка, где живёт моя возлюбленная анаконда, потому как на воле её сожрали бы сразу.

А я на воле. Я покажу моей девушке мой арпеджоне, атлас, арбалет... Подними свои юбки, прекрасная тварь, ты лишь раз на земле, и не мучай меня!"

Так пела уличная девчонка в раскалённой Флоренции. Давно. Когда у бессмертной книги ещё не было слов, а только некоторые первопричины.

Когда кончились дрова и огонь ушёл в золу, Джованни подошёл к столу и взял тонкий нож и вонзил в рукопись. Нож сломался. Кожа на руке разлезлась, как у свиньи на бойне. Вылезло мясо. Мерзкое мясо, влюблённый слон, похоть мозга.

Вот и ответ.

Потекла вишнёвая струйка. Пришлось возиться, искать перевязочный матерьял.

Как это пошло! Плакать и кровиться, жечь эти бедные деревяшки, махать ножом и хлопать ресницами, трясти животом и желать графиню. О, сколько же в нас тела!

Слова. Буквы таращатся на меня: "Что ж ты с нами, а мы постарше тебя, - что ты с нами, щенок пузатый, сделал! Ты как нас поставил? Как называется эта поза? Где твоя идейная позиция?"

НЕУДОБНАЯ ОКРУГЛЁННОСТЬ ЗЕМЛИ

Вчера я гуляла бегом. Не могу ходить.

Пробежав десяток кварталов, я обнаружила, что в небе дрожат облака. Их потряхивание волнами передаётся земле, и она всё круче округляется, и я скольжу и вот-вот скачусь в бездну, расположенную вне Земли. Уже неделя, как всё это произошло, но мне всё хуже. Пришлось остановиться на перекрёстке. Светофор долго плевал в меня жёлтым светом, призывая быть внимательной. Буду.

Пётр позвонил мне в тот же вечер, мы поговорили о том о сём, кроме нашей жизни, мы оба держались, как на трапеции под куполом. Мы безвредно поговорили о погоде. Он даже спросил про бабушку, и я ровным голосом наврала, что вот положу трубку и пойду к ней на чай. В прежние времена я, конечно, сказала бы Петру, что бабушка работает с новым человеком и никого не принимает, поскольку никогда не знаешь, в каком виде будешь работать с человеком.

Словом, я наврала спокойно и полно, с подробностями. Ни за что на свете я не призналась бы сейчас Петру, что бабушка тоже бросила меня. От такового признания Петр мог эгрегнуться с бабушкой. У них виртуально сложилась бы группа бросивших меня. Этого только недоставало!