Читать книгу "Дивисадеро - Майкл Ондатже"

Хотелось просто смотреть на эту загадочную незнакомку. Разглядывать ее лицо и светлые волосы. Привлекала не красота, а непохожесть. Может быть, в Вене эта женщина показалась бы заурядной, но в Санта-Мария она выглядела пантерой, которая по понедельникам и пятницам втискивалась между столиком и сиденьем, располагаясь напротив человека, который, возможно, был фокусником-любителем и в каком-нибудь затрапезном баре забытого богом калифорнийского городка распиливал ее пополам. Перегнувшись через стол, она что-то нашептывала своему приятелю или кем там он ей доводился.

Купер возвращался в свой номер, гадая, чем она занимается. Он сознавал, что ничего о ней не знает. Даже тембра голоса не уловил. Ровно в восемь он ужинал, а затем отправлялся на игру. В харчевне он поедал спенсер-стейк, приготовленный на уличной жаровне размером с плавательный бассейн. Средневековая сцена: повара в майках исполинскими щипцами управляются с жарким. Потом до трех ночи он играл в карты, медленно переваривая двенадцатиунциевый кусок мяса.

Однажды она пришла без спутника. Встретившись с ней взглядом, Купер машинально помахал рукой, и в ответ она кивнула. Он не знал, что теперь делать. Обычно она, увлеченная беседой с кавалером, не замечала его взглядов. Женщина возила вилкой по салфетке, излагавшей историю ресторана. Купер уставился на свою такую же. Сага начиналась с 1886 года, когда Эмери Ноттс открыл салун. Жена одного из его восьми сыновей, которого звали Мартышка, была первой здешней телефонисткой. Своих детей они назвали Дружок, Сосунок, Рыжик и Пискля; во времена сухого закона торговали самогоном, в сороковые держали игровые автоматы и зал для покера. «О заведении прошел слух, и люди ехали за сотни миль, чтобы здесь побывать, — повествовала салфетка. — Долгие годы в баре жила мартышка…»

К вам можно? — Женщина встала, одернув юбку. Купер молчал, пока она устраивалась напротив.

Где ваш приятель?

Бог его знает. Может, уже далеко. Она все усаживалась. Ясный голос ее был очень близко. Духами совсем не пахло. Сначала это показалось странным, ибо в игорных залах женщины утопали в ароматах, а мужчины источали запах талька и одеколона.

Она что-то мурлыкала себе под нос — то ли молилась, то ли напевала. Позже Купер узнает, что это ее привычка. Но сейчас он тужился, стараясь ее расслышать.

Однажды на «форде» я мчал сквозь пыль… Глядь, Мэйбеллин гонит в «куп де виль»…[41]

Простите?

Чак Берри…

Я с ним как-то играл, сказал Купер, узнав происхождение строчек.

Он вас обчистил?

Нет. Куп выдержал деликатную паузу. Я его разделал. В картах он не шибко волочет.

Кого еще?

Из знаменитостей?

Она кивнула.

Вроде больше никого.

Другие шишки, подобные автору и исполнителю «Мэйбеллин», в игорных залах не встречались. Не помнится, чтобы он скидывал пару тузов Альфреду Бренделю.[42]

Разговор увядал; нащупать тему, позволявшую вырваться на словесный простор, не удавалось. О своих отношениях с сотрапезником она умолчала, хотя вскользь бросила, что тот держит скобяную лавку. Она читает научные книга, но с университетом покончено… Много путешествует… Ее отец бывший военный, но сейчас они не видятся… «Мне стейк», — сказала она официантке. И бокал вина? Она покачала головой. Купер уже отметил, что она не пьет. Обмен репликами продолжался до половины десятого, когда Куп объявил, что ему пора уходить.

Хм.

В «Гваделупских дюнах» игра с какими-то археологами.

Хм.

Он воспринимал ее отчетливее, когда она сидела за столиком наискосок. Теперь же приходилось поддерживать разговор и обдумывать ответы. Когда так близко, между ними возникало много иного.

Еще увидимся?

По понедельникам и пятницам. Он встал, чтобы расплатиться, она осталась сидеть.

Бриджит, бросила она ему вслед.

Он кивнул:

Пока, Бриджит.

Не будь Бриджит наркоманкой (а может, и барыгой), не будь ее жизнь связана со множеством других жизней — если б в их первом разговоре Купер всего этого не почуял, он бы, наверное, уклонился от следующей встречи в ближайшую пятницу и не пошел к ней на квартиру. Равно как в прошлом веке не подал бы умышленно оброненную перчатку прогуливающейся даме. Догадки позволяли чувствовать себя в безопасности. Если сквозь водяную трубку она сосет молочно-белый дым или втыкает в вену иглу, находя в том больше радости, чем в любви, — значит, он ей не важен. Он останется штрихом в ее неделе, только и всего. Через пару месяцев она его даже не вспомнит. Чутье опытного игрока подсказывало: она не таит в себе угрозы.

Они пришли в ее квартиру. В большой кухне, удивившей своими размерами, Бриджит стала готовить дозу. Она уселась на ковер, ее клетчатая юбка задралась на бедра. В голове Купера беспрестанно крутилась мысль: она выглядит вполне здоровой. Словно здоровье не могло быть частью такой жизни. На предложение угоститься он покачал головой, но со стороны Бриджит, воспитанной по армейскому уставу, это было лишь данью вежливости — так соседу предлагают солонку, прежде чем самому ею воспользоваться; девица уже изголодалась, гость для нее не существовал. Потом взгляд ее замер на далеком дереве, она перенеслась в иной мир. Ее безмерное блаженство казалось чем-то недосягаемо прекрасным, чего Куперу никогда не изведать, сколько бы ни загреб с карточного стола. Бриджит сидела на полу, привалившись к камину. Наконец взгляд ее вернулся в комнату.

— Возьми мою руку, — тихо сказала она, не называя его по имени.

Подогнув колени, она опрокинулась навзничь и прижала его голову к своей груди под белой блузкой, затем подтолкнула ее вниз, к животу. Она отпихивала его и тотчас притягивала к себе, словно некое бревно, от которого хотела избавиться, но потом за него же цеплялась. Такого напора он не ожидал. Думал, будет томное обольщение. Расхристанная, она взгромоздилась на него верхом и шепнула «Купер», словно наконец-то отыскала ему имя, которое вскинула, как выхваченный из озера меч,[43]и собралась вдохнуть свою жизненную силу в него, бессильно распростертого меж ее золотистых ног.

Она позволяла отбарать ее, лишь когда достигала пика в своем сумеречном кайфе и возвращалась обратно. Два-три раза в неделю, почти всегда днем, в ее квартире, пронизанной солнечными лучами с пляшущими пылинками. Иногда он держал ее, пока она блевала в раковину, сотрясаясь в ознобе. В три-четыре ночи вернувшись в гостиницу, порой он видел, что она спит в кожаном кресле. Обычно она оставляла портье записку, в каком углу ее искать, ибо в путанице холла с разнообразием ниш, где играли и разгадывали кроссворды, музицировали на рояле и обозревали исторические фото, было легко затеряться. Он вздергивал ее на ноги. Видя его усталость, она предлагала ему таблетку, но он всегда отказывался.