Читать книгу "Полет шмеля - Анатолий Курчаткин"

Записка сработала, и с этой записки у Лёнчика с руководителем кружка возникли особые отношения, во всяком случае, такие, каких больше ни у кого из других кружковцев не было. Руководителя звали Алексеем Васильевичем, он был уже пожилой, с седой головой и с седыми усами, как дед Саша, только у дедушки Саши усы торчали жесткой щеточкой, а у Алексея Васильевича они были мягкие и не топорщились над губой, а словно стекали на нее. Одна нога у него была короче другой, и он ходил прихрамывая, опираясь на палку. На деревянном полу палка на каждые два шага звучно пристукивала, и Лёнчику этот стук необыкновенно нравился; он думал, как это здорово, ходить с палкой, как это выразительно и внушительно. Когда он заявлялся в мастерскую к Алексею Васильевичу по утрам, никакими моделями они никогда не занимались, по утрам Алексей Васильевич всегда ремонтировал мебель, и Лёнчик просто сидел около него, наблюдая, как он работает, подавал ему инструмент, помогал что-то подержать, отпилить, приколотить, помогал убрать стружку, навести после работы порядок. Он узнал таинственные слова «струбцина», «киянка», «шерхебель», «коловорот», подержал все эти вещи в руках, научился правильно заправлять лезвие в рубанок, освоил стамеску и долото. За этим времяпрепровождением они разговаривали. Не так чтобы не умолкая, однако случалось, что на Алексея Васильевича нападало, он делался словоохотлив, и вот тогда, можно сказать — не умолкая.

О Гаракулове однажды он неожиданно заговорил сам — Лёнчик не подал для того никакого повода.

— А об этом твоем, как его, ну который председателем отряда у вас…

— Гаракулов, — подсказал Лёнчик.

— Да, вот об этом Гаракулове. Я тебе вот что скажу: ты с ним себя не равняй. Гаракулов твой, если в тюрьму не попадет, большим начальником станет. Видел я его, понаблюдал за ним. Замашки у него пахана. Знаешь, кто такой пахан?

— Нет, не знаю, — признался Лёнчик.

— Глава у бандитов. А начальник — тот же пахан. Сколько я этих начальников перевидал — пропасть. И в каждом — пахан, чуть что — и головку поднимает: я самый главный! я! меня слушайтесь, кто не будет — секир башка тому!

— Нет, но как же… — Лёнчик был ошеломлен. Это было что-то невероятное, что говорил Алексей Васильевич. Он никогда ни от кого не слышал подобного. — Какой из Гаракулов а руководитель? Он же все против правил. Против закона. И учится плохо.

— Э, — протянул Алексей Васильевич, — необразованному начальником даже легче быть. Главное — власти желать. Чтобы какой-нибудь народец под тобой был. Чтобы мять его и топтать. Вот ты, ты что, этого хочешь?

— Я? — с негодованием переспросил Лёнчик. У него даже перехватило горло, что Алексей Васильевич мог предположить о нем такое. — Я просто… просто я хочу… чтобы стране служить, всему народу!

Алексей Васильевич издал странный звук — словно бы хрюкнул.

— Ай, Лёнчик, ай, Лёнчик! — сказал он затем. Казалось, он давится словами. — А начальник кому, думаешь, служит? Тому начальнику, который над ним. А который над ним, тому, который еще выше. И так до самого верха. А кто этот закон нарушил, тому как раз секир башка.

— А тот, который на самом верху? — с надеждой спросил Лёнчик.

Алексей Васильевич помедлил с ответом. Похоже, Лёнчик задал вопрос, который не был им предусмотрен. Но все же он дал на него ответ.

— А тщеславию своему, — проговорил Алексей Васильевич.

Лёнчику тотчас вспомнилось, как он выступал на советах дружины, и тогда, на обсуждении Сеничкина, в том числе. И в самом деле, было во всем этом тщеславие, да еще сколько! Но верить в то, что говорил Алексей Васильевич, не хотелось.

— Почему вы так считаете? — спросил он, чувствуя себя тем пловцом, который, утопая, хватается за соломинку.

— Потому что я жизни по самую ноздрю хлебнул, — сказал Алексей Васильевич. — Удивляюсь, как не захлебнулся. Другие рядом захлебнулись. Я ведь, Лёнчик, тоже начальником был. О, какое это чувство, когда под тобой народец и ты над ним властвуешь. Голова так и кружится, будто на вершине какой стоишь, орлы у тебя под ногами. Да жизнь вразумила. Такое вразумление дала — никому не пожелаю. И тебе не желаю. Потому об этом и говорю.

Лёнчик вдруг догадался. Или даже не догадался, а как бы что-то мелькнуло в сознании — не догадка, а тень ее.

— А вы… оттуда? Отсидели, освободились и снова работаете?

Алексей Васильевич взглянул на Лёнчика с удивлением.

— А ты что, слышал, что ли, о таких, как я?

Лёнчик подтверждающее покивал:

— Я слышал, папа с мамой говорили… И еще мне один моряк объяснял — про культ личности. Теперь не страхом будем жить. По-другому.

Алексей Васильевич снова издал тот непонятный звук — как всхрапнул.

— Хорошо тебе один моряк все объяснил. А я — точно: отсидел, освободился и снова работаю.

Лёнчик чувствовал внутри ознобный восторг от происходящего; ему это было ужасно интересно, о чем они говорили.

— А можно еще один вопрос, Алексей Васильевич? — по-школьному спросил он.

— Давай, — согласился Алексей Васильевич.

— Почему вы на прежней должности не восстановились? Папа с мамой вот говорили об одном — так он отсидел, вернулся и восстановился в прежней должности.

Алексей Васильевич молча взял из-за уха карандаш, словно намереваясь что-то срочно записать, но ничего не записал, а подержал карандаш перед собой и заложил его обратно за ухо.

— Я тебе, Лёнчик, о чем? Не хочу я больше начальником. И тебе не советую туда лезть. Вот мы с тобой тут проводим время… я же тебя вижу. Выбрать бы тебе профессию, чтобы вообще не под начальством быть. Совсем, конечно, без начальства над головой не обойтись, но так — чтобы оно где-то далеко… Вот столяром, как я, вроде того. И профессия всегда нужна, без куска хлеба не останешься, и служи стране сколько влезет, а начальство оно где? — где-то там, нет мне до него никакого дела.

— А Гаракулов, значит, пусть мной руководит? — уязвленно вопросил Лёнчик.

— Гаракулов — он да. Пахан, сразу видно, — как подтвердил его слова Алексей Васильевич.

У Лёнчика от того оборота, какой принял разговор, заныло под ложечкой.

— А зачем ей нужен был председатель отряда, который сам себя в председатели выдвинул? — спросил он то, что давно его мучило.

— Пионервожатой-то вашей? — уточнил Алексей Васильевич.

— Ну ей, да.

— А очень просто. Желания своего в начальство вылезти не стесняется — значит, готов на все. На что угодно, что потребуется. А ей именно такой и нужен.

— Зачем ей такой? — Лёнчик предпочел бы не задавать этого вопроса — он казался стыдным, ревнивым, — но ему хотелось донырнуть до самого дна.

— Зачем. Затем, — ответил Алексей Васильевич. — Чтоб у нее никакой головной боли не было. Поживешь — поймешь.