Читать книгу "Доля правды - Зигмунт Милошевский"

1

Прокурор Теодор Шацкий получил классическое образование и хорошо знал, что Эрот с Танатосом неразлучны, знал также легенду о Тристане и Изольде, читал Морштына[31], «Березняк» и «Любовников из Мароны» Ивашкевича, был даже период, когда не засыпал до тех пор, пока не насытится эротической неутоленностью автора. Но никогда еще два этих элемента не столкнулись в его жизни лоб в лоб. Очнулся он с кисловатым привкусом похмелья во рту и прежде чем понял, где находится, осознал, что разбужен не жаждой, а невыносимой пульсирующей болью его мужского достоинства. По мере того как возвращалось сознание, отзывались и воспоминания вчерашнего вечера, когда Татарская мочалила его на разные способы, каких ему не приходилось видеть даже в порнофильмах. Удирать было глупо, она, видимо, многое себе наобещала, он же не хотел показаться невежей, поэтому в эротической вольтижировке, половина которой была дешевкой, другая половина — идиотизмом, но обе — одинаково изматывающи, он участвовал лишь некоторой своей частью. Другие бы расписывали происшедшее как секс-приключение, смаковали его годами и вспоминали, по меньшей мере, каждое десятилетие. Но Шацкому хотелось как можно быстрее обо всем этом позабыть. Ему безумно был нужен душ.

Он приоткрыл один глаз, побаиваясь, что судейское тело только и ждет, когда он продерет зенки, — и в очередной раз за этот визит изумился. В полуметре от его носа находилось окно, а в метре за ним — мокрая терразитовая плита с высеченной надписью: «Бодрствуйте, потому что не знаете ни дня, ни часа»[32]. Шацкий закрыл глаз. Не хотелось думать, что просыпается он после скотских извращений на надгробии с цитатой из Евангелия, точнее — если он правильно помнил — из притчи о девах рассудительных и легкомысленных. Что бы ему предстать вчера той легкомысленной девой, пред которой захлопнули дверь, не впустив на пирушку! Что бы судье Татарской воскликнуть вчера: «Истинно говорю вам: не знаю вас!»[33]— и прогнать со двора. Он повернулся спиной к могиле пятидесятидвухлетнего Мариуша Выпыха с охранной цитатой из Евангелия от Матфея, но по другую сторону комнаты оказалось не лучше — лежа навзничь, с открытым ртом и лоснящимся, припухшим лицом, судья Татарская похрапывала, ее большая грудь сползала в подмышки. В свете апрельского дня гостиная уже не казалась такой белоснежной, а была скорее сероватой, как бы застиранной. Шацкий взглянул на часы, крепко выругался про себя и, не теряя времени, улизнул из похоронного дома разврата.

Спустя полтора часа, уже приняв душ, он сидел в прокуратуре, надеясь, что неприятное пощипывание при каждом опорожнении пузыря вовсе не результат какой-то таинственной инфекции — видно, натер там себе. Странно, но у него была полная уверенность, что на его лице выписано каждое вчерашнее телодвижение. Он закрыл дверь кабинета и погрузился в мир символов. Спустя час он уже знал, что с символами дело обстоит не лучше, чем с ножами — число графических знаков, обществ, логотипов и посвященных им сайтов не поддавалось исчислению. Он решил систематизировать процесс поиска.

Начал, естественно, с символов еврейских, но вскоре разочаровался — их было не так много. Звезда Давида, менора, свитки Торы, Скрижали Завета и — невероятно! — рука Фатимы[34]. У него рука Фатимы ассоциировалась с арабами, но оказалось, что это также и еврейский амулет. Видно, с культурами, как с супругами — чем больше похожи, тем чаще хватаются за грудки. Ему вспомнилось, как еще в Варшаве, в магазинчике «Халяль» он по ошибке назвал ягнятину кошерной. Хозяина от ярости чуть кондрашка не хватила. Шацкий внимательно просмотрел все буквы древнееврейского алфавита, но ничего даже близкого не нашел. Чтение каббалистической литературы было увлекательным, но ни на одном рисунке, ни на одной схеме, ни в одном из мистических журналов он не нашел ничего, что хотя бы отдаленно походило на лежащий перед ним значок. Исследование еврейских сект привело его к христианству. Через христианство он дошел до креста и тысячи его видов, в какой-то момент даже предположил, что это, вероятно, какая-то разновидность православного креста, его половина или символ неизвестного ему монашеского ордена — оказалось, ни то ни другое.

От креста он пришел к свастике. Древний знак имел массу вариаций, он присмотрелся к каждой, поскольку значок, зажатый в кулаке Эльжбеты Будниковой, выглядел точь-в-точь как половинка нацистского символа только с фиговиной внизу. Несколько минут он потерял на просмотр фотографий крайне аппетитной бенгальской актрисы Свастики Мукхерджи. И хоть еще утром зарекался, что никогда больше не займется сексом — для нее бы сделал исключение. Подумать только, сколько же польских организаций использовало эмблему свастики еще до того, как стала она символом Гитлера и его идей по части арийского порядка. Особенно на Подхалье[35], тут она была очень популярным талисманом, а теперь ее либо стыдливо прикрывают, либо снабжают соответствующими объяснениями, чтоб туристы не вырубились от возмущения. Традиционно польская, славянская свастика называлась шварга или шважица. Продвигаясь в этом направлении, он дошел до славянских символов и усердно разглядывал знаки, появляющиеся, например, на гончарных изделиях дохристианских времен, на камне, обрядовом тесте, писанках, вышивках и кружевах. И что? По нулям.

Когда же вспомнил о масонах, а потом углубился в кишащий символами мир оккультизма, сатанизма и тому подобных глупостей, адепты которых обожают украсить задницу наколкой или что-нибудь этакое нацепить на куртку, сердце его забилось сильнее. Но — тоже ничего.

Он откинулся на стуле, голова трещала от созерцания экрана и с похмелья. Казалось, кто-то зло над ним пошутил — взял да и перетряс все символы мира и сотворил ни на что не похожий. Надо хорошенько пораскинуть мозгами. Он уставился в монитор, где в разных окнах сошлись перевернутые звезды, дьявольские морды и диаграммы, доказывающие, что в план улиц Вашингтона вписана пентаграмма. Был также рунический алфавит, который на какое-то время приковал его внимание. Он зевнул, потянулся и опять с головой ушел в новые символы. Распознал руны, придуманные Толкиным для «Властелина колец», узнал о различиях между отдельными вариантами этой старогерманской письменности и, в конце концов, добился успеха (правда, неполного). Если б в его символе замазать фиговину, он выглядел бы как руна «эйваз». Руна магнетическая, символ преображения, соответствующий тису и знаку Водолея, прекрасный амулет для духовного наставника, государственного чиновника или пожарника. Даже католические святые могли позавидовать столь широкому спектру воздействия. Только что из этого следует? Ровным счетом ничего, снова заморочка и потеря времени. Да и фиговины нет.

Разозлившись, он поднялся со стула. Ему хотелось спать, разболелась голова, саднил мальчик, во рту после вина был привкус разношенных тапок, а в мозгу после ночных экзерсисов шлепал другой, осуждающий его тапок; к тому же погода была такая, что — или в постель, или в кабак. Тучи висели низко, моросил, не переставая, мелкий, надоедливый дождик, вода собиралась на оконном стекле и стекала одиночными струйками. Он подумал об Эльжбете Будниковой, повешенной за ноги в каком-то складе, об убийце, наблюдавшем, как кровь все медленнее и медленнее вытекает из ее горла. Подставил ведро? Таз? Или она стекла через канализационную решетку? Он представлял себе эту сцену все четче и чем глубже в нее погружался, тем сильнее росло в нем чувство самой обычной, человеческой, а вовсе не юридической справедливости. Было что-то очаровательное в Эльжбете Будниковой на видеозаписи с городской камеры. Красивая женщина, с девичьими повадками, которая не забыла, что такое подбежать с подскоками, громко рассмеяться в кино, а летом съесть вафлю со сбитыми сливками и оставить на носу белую кляксу. Которой хотелось заниматься с детьми, устраивать представления, выступления — часто, наверное, даром или за гроши. У которой, скорее всего, были уже расписаны все каникулы, которая знала, кто когда приедет, когда экскурсия, когда концерт, когда поездка в замок в Уазде. Которая радовалась, когда матери говорили ей: жалко, что мои дети уехали на каникулы, ведь в городе такое творится.