Читать книгу "Жена лекаря Сэйсю Ханаоки - Савако Ариеси"

– Если Окацу настаивает, почему бы вам не наложить ей повязку с обезболивающим?

– При раке груди оно не поможет, – отрезал Сэйсю.

– Но это хоть немного успокоит ее…

– Вы хотите убить Окацу?

Резкий тон сына вывел Оцуги из себя:

– Да как вы смеете такое говорить! Кто захочет убить родную дочь? Если бы я могла, я заняла бы ее место!

– Любая мазь, пропитавшая повязку, мигом попадет Окацу в рот. Матушка, неужели вы не понимаете, почему она просит об этом?

На лице ошеломленной матери не читалось ничего, кроме страха и ужаса. Решив, что он и так слишком много наговорил, Сэйсю перешел на более спокойный тон и признался в том, что давно уже мучило его.

– Для женщины рак груди подобен смертному приговору. Однако было бы неверно утверждать, что нет никаких записей о его лечении. В Киото я прочел в дневнике Докусёана Нагатоми историю о голландском враче по имени Ван Тайно. Вот заметки, которые я себе выписал.

Сэйсю взял с полки стопку переплетенных листов, открыл заложенную страничку и показал матери фрагмент текста на китайском:

«Много веков считалось, что рак груди неизлечим. Но в голландском медицинском трактате имеются сведения об исцелившихся женщинах. На ранних стадиях делался надрез, небольшое злокачественное новообразование изымалось, после чего грудь снова сшивали. Болезнь отступала. Я конечно же восхищаюсь возможностями сей баснословной операции, но сам провести нечто подобное не в состоянии. Пусть же драгоценный документ послужит будущим поколениям».

– Видите ли, матушка, с тех пор как Окацу заболела, я день и ночь читаю и перечитываю эти слова. Основная опухоль у нее величиной с мой кулак. Потом появились и развились еще две, под мышкой и на плече. Новообразования расползаются по телу, ее состояние ухудшилось настолько, что она, скорее всего, не сможет пережить сопровождающие операцию боль и кровопотерю. Если бы у нас имелось новое обезболивающее средство, картина была бы совершенно иной.

– Я думала, что вы уже изобрели какое-то снадобье, ведь теперь ваши кошки и собаки просыпаются, бродят вокруг и редко умирают.

– На животных и людей лекарства действуют по-разному. Я никогда не ставил опыты на людях… Потерять родную дочь тяжело, я это прекрасно понимаю. Но мне в сотни раз тяжелее видеть смерть пациента как врачу, чем лишиться сестры как брату. Я в отчаянии от того, что ничем не в силах ей помочь. Не вышел из меня Хуа Ту. Поймите меня правильно, матушка, прошу вас…

Донесшиеся со двора крики прервали их разговор.

– Ни-сан, ни-сан! – звали Сэйсю младшие сестренки.

– В чем дело? – Не успел он подняться, как в комнату ворвался Ёнэдзиро, держа на руках белого кота по кличке Бякусэн.

– Взгляните, сэнсэй!

– Что случилось?

– Он упал с энгавы и ударился головой о каменную ступеньку. Вы только посмотрите на него!

Бякусэн лежал перед Сэйсю, из глаз, носа и рта текла кровь, лапы конвульсивно подергивались. Вскоре кот затих.

– Он сам упал?

– Сам. Шел по краю энгавы, покачнулся и нырнул головой вниз.

За десять дней до этого Сэйсю испробовал на Бякусэне обезболивающее снадобье. Животное проспало три дня и три ночи кряду, не реагируя ни на что, даже на введение иглы. Пульс бился ровно. После пробуждения коту дали теплой соленой воды. Потом он встал и пошел, спотыкаясь и покачиваясь, словно пьяный. Тем не менее, когда перед ним поставили его любимую пищу – рисовую кашу на рыбном бульоне, – с аппетитом поел. И все же он не кидался за мышью, даже если та пробегала прямо у него под носом, – должно быть, ядовитое зелье все же повредило его мозг. Кошки очень подвижны и обычно приземляются на все четыре лапы, даже если их подбросить в воздух, поскольку тела у них гибкие, а координация движений отменная. Но это животное упало с энгавы и расшиблось…

Каэ тоже пришла посмотреть, что случилось. Все потрясенно взирали на Бякусэна. Подобное остолбенение вызвал не сам факт смерти несчастного кота – к таким вещам домашние уже давно привыкли. Это бедное создание стало настолько беспомощным, что, упав с небольшой высоты, убилось насмерть, – вот что напугало их больше всего.

Окацу не стало в канун Нового года. Собравшейся в праздничный вечер семье радоваться было нечему. Даже младший, Рёхэй, не попросил вторую порцию своих любимых рисовых лепешек-моти. Все думали о смерти. На самом деле Ханаока начали скорбеть задолго до того, как Окацу покинула этот изменчивый мир.

Рёхэй до самого конца наблюдал за ростом опухоли сестры. Сама ли смерть ошеломила его или то, что Окацу умерла такой молодой, но мальчик взял себе за правило убегать от своей притихшей семьи в поля. Однажды, вернувшись домой, он, задыхаясь от волнения, поведал родным, какие слухи ходят по деревне:

– Говорят, что нэ-сан[41]умерла из-за проклятия, наложенного умершими кошками и собаками!

– Успокойся! И чтобы я больше ничего подобного от тебя не слышала! – отчитала его Оцуги, чье лицо стало почти того же бледно-голубого цвета, что и стоявший рядом фарфоровый кувшин.

Ханаока никогда не забывали справить поминальный обряд по каждому похороненному под деревом животному. Однако теперь те, которых поили зельем, просыпались, когда заканчивалось действие ядовитых трав, и бродили по дому, словно призраки. Мозг их, как и у Бякусэна, был явно поврежден. Наверное, души погибших можно задобрить. Но что делать с бездушными апатичными созданиями? Если Окацу кто-то и проклял, то только эти полумертвые твари; по крайней мере, почти все Ханаока были склонны думать именно так. Но Каэ чувствовала, что подобные настроения в доме могут навредить Сэйсю, поэтому попыталась изгнать порочные измышления и взялась лично утешать своего юного деверя:

– Не надо думать, что твоя сестрица умерла из-за проклятия. Если бы оно существовало, Кобэн никогда не появилась бы на свет. А она растет нормальной здоровой девочкой, ты ведь сам это видишь.

Не успели опрометчивые слова сорваться с губ, как Каэ похолодела, осознав, какие последствия они могут повлечь за собой. Но было уже поздно. Лицо Оцуги перекосилось от ярости. Эта убитая горем женщина, похоже, верила в то, что проклятие покарало ее родную дочь, не задев при этом ребенка невестки, которому, в сущности, и предназначалось. Однако Оцуги не произнесла ни слова. Видимо, сообразила: вряд ли кто-то найдет логику в подобном заявлении – решила для себя Каэ.

После смерти Окацу отношения между двумя женщинами еще больше охладели. Будучи матерью, Каэ полагала, что понимает и разделяет страдания Оцуги, потерявшей свое дитя, даже надеялась похоронить горечь, ревность, враждебность и стать для свекрови утешением в минуту отчаяния. Но в отличие от смягчившейся Каэ, Оцуги повела себя совершенно иначе, и весь ее гнев, вся ненависть, вся обида за смерть дочери обрушились на голову невестки. За время тюина, семинедельного траура, они ни разу не заговорили друг с другом. Дальнейшее общение происходило только через двадцатидевятилетнюю Корику, которая уже утратила всякую надежду выйти замуж.