Читать книгу "Я - бронебойщик. Истребители танков - Владимир Першанин"

Со стороны немецкого командного пункта взлетели красные ракеты – сигнал к отступлению.

Командир штурмового батальона видел, как один за другим выходят из строя танки. На его глазах почти целиком погиб его лучший взвод, кинувшийся в рукопашную схватку на русские штыки. Несли потери и остальные подразделения, но, пока шли вперед танки, батальон не имел права останавливаться.

Сейчас уцелевшие машины отступали, а значит, пришло время спасать своих людей. Усиленный батальон не зря назывался штурмовым. Солдаты умели прорывать оборону, а при необходимости так же грамотно отступали, продолжая наносить врагу потери.

Батальон отходил без паники, группами, под прикрытием пулеметов и автоматных очередей. В русских, наступавших на пятки, летели многочисленные гранаты. Взрывы, подняв пелену снега, срезая кусты и ветки деревьев, создали что-то вроде огневого вала. Осколки косили пробившихся вперед русских солдат и офицеров.

Лейтенант Ступак скрипел зубами от злости, увидев, как погибли сразу несколько человек из его роты, кинувшиеся вслед, чтобы добить врага.

– Не лезть под огонь! Ты слышишь?

Он схватил за шиворот молодого красноармейца, пригнул его. Над обоими пронеслась пулеметная очередь.

– Ложись и стреляй вслед. Патроны есть?

– Так точно.

– Заряжай.

Боец послушно дернул затвор, прицелился и выстрелил. Вели огонь остальные. Красноармейцы из взвода Филиппа Черникова наладили трофейный пулемет МГ-34. Вели огонь длинными очередями, мазали, затем приспособились. Упали сразу двое солдат, потом еще один. Сменили ленту.

– Ставьте прицел на четыреста метров, – командовал Антон Бондарь. Он расстрелял все свои диски и пытался перехватить рукоятку скорострельного МГ-34. – Давай-ка я…

Но его бесцеремонно отпихнули:

– Заряжай свой «дегтярев», а сюда не лезь.

Взвод Черникова, не жалея патронов, мстил за погибших товарищей. Филипп Черников, оторвавшись от прицела своей старой трехлинейки, оглядел траншею, подсчитывая уцелевших бойцов. Вздохнул и снова прицелился – людей оставалось совсем мало.

Я пришел в себя. Ощупал перевязанную кем-то голову, хотел встать, но не хватило сил.

Тем временем из окопов, возбужденные победой, вылезали бойцы, в основном молодежь. Не прячась, они стреляли вслед немцам, которые отошли уже довольно далеко. Грозили кулаками, кричали:

– Полезете еще, все здесь останетесь!

– Нажрались нашей земли, гады?

Кто-то торопился искать трофеи, подбирали автоматы, выворачивали ранцы и карманы убитых. Они забыли, что имеют дело с умелым и мстительным противником.

Из-за бугра внезапно вывернулся обгоревший Т-4 и с расстояния метров шестисот открыл беглый огонь осколочными снарядами. Выпустив за несколько минут десятка полтора, снова исчез.

Момент был выбран точно. На снегу остались лежать вместе с трофеями пять-шесть убитых, расползались раненые.

– Дурачье! – сплюнул Филипп Черников. – С германцами шутки плохи. Полезли раньше времени за часами да шнапсом.

В мой окоп перебрался Федя Долгушин:

– Очнулся, Андрюха? Сейчас мы тебя в санчасть отнесем, а там в санбат переправят.

– Не надо в санбат…

– Герой, да? Еще повоевать хочешь, – вмешался Филипп Черников. – А это видел?

Он показал мне каску с мелкими пробоинами наверху и шапку, словно изодранную кошачьими лапами.

– Спасибо скажи, что мина-«пятидесятка» за бруствером рванула. Если бы батальонный миномет сработал, башку бы снесло.

Затянув потуже повязку, меня временно оставили в покое. Санитары занимались другими ранеными. Бойцы снова шарили в поисках трофеев, пили из фляжек ром.

Предложили мне, но я отказался – болела голова. Антон Бондарь примерял часы, подносил их к уху, слушал тиканье с глуповатой улыбкой на губах. Федю Долгушина, который теперь исполнял обязанности командира отделения, это раздражало. Бондарь был вообще падкий до всяких трофеев, собирал в свой мешок все, что под руку попадалось.

– Хватит любоваться. Диски для пулемета набивай, – приказал Федя.

Трое санитаров погрузили меня на носилки и потащили в дивизионный медсанбат. Саня Назаров, контуженный не так сильно, шатаясь, шагал следом. Через сотню метров попросил:

– Отдохнуть бы…

– Давай отдохнем, – охотно согласились санитары. Они не торопились.

Через час вдоль развороченного, покрытого воронками переднего края прошел командир полка Рекунков. Его сопровождал комиссар и штабная свита, которая в обычное время к окопам и близко не подходила.

Трудно было что-то прочитать в лице подполковника. Он шагал не спеша, часто останавливаясь. Вокруг лежало множество тел погибших красноармейцев. Убитых немцев было значительно меньше.

– Фрицы своих мертвых с собой уволокли, – сказал комиссар. – Их бы тут вдвое больше валялось.

Зачем он это сказал – непонятно. Все промолчали, только фыркнул Рекунков.

В одном месте командирам преградил путь снежный пятачок, сплошь усеянный телами погибших красноармейцев. Невозможно было шагнуть, чтобы не наступить на мертвого бойца. Погибших уже начали убирать, но не успевали. Помедлив, Рекунков продолжил путь. Он хотел осмотреть подбитые танки. Не выдержав, обернулся к комиссару:

– Значит, набили мы фрицев, а их увезли.

– Наверное, – уже осторожнее отозвался комиссар.

– Зато наши десятками лежат. Или сотнями? Не пробовал посчитать?

– Кому положено, посчитают.

Комиссар, из бывших райисполкомовских работников, шагал след в след за подполковником. Он старался не смотреть под ноги, но взгляд невольно останавливался на убитых. За три месяца пребывания на фронте, а точнее, в штабе полка, он выбрался на передовую всего второй раз.

Прежнего комиссара накрыло миной, когда он шел проводить беседу с людьми о победоносном наступлении под Москвой. Говорят, более-менее целой сохранилась лишь кожаная полевая сумка. Оторванные ноги и смятое тело завернули в издырявленную осколками шинель и похоронили в закрытом гробу.

Новый комиссар всегда об этом помнил и берег себя. Не для того прислали сюда руководителя промышленного города, чтобы он угодил под мину или снаряд.

Картина была жуткая. Комиссар невольно пожалел, что так плотно позавтракал бутербродами с американской колбасой, маслом, а к чаю опустошил полпачки печенья. Теперь к горлу подступала тошнота.

Боец, на которого он едва не наступил, лежал с разорванным животом. Еще трое или четверо красноармейцев лежали рядом. Видимо, угодили под разрывы мин: излохмаченные осколками шинели, оторванная нога, разбитая в щепки винтовка и огромная, уже замерзшая лужа крови, растопившая снег до земли. Комиссар обошел пятачок стороной, жалея, что не остался в штабе.