Читать книгу "Повелитель прошлого - Михаил Палев"

– Не уезжай! Дались тебе эти Сочи! Я понимаю – море и все такое… неужели здесь тебе не найдется работы? Оставайся!

Наташа тихонько высвободилась из моих объятий, внимательно и грустно посмотрела мне в глаза. Сейчас она как никогда походила на Бэмби со своего рисунка.

– Чем же я буду заниматься? Кто меня возьмет на работу без прописки? Или устроиться на какой-нибудь завод по лимиту? Жить в общаге, лет двадцать ждать квартиру? А ты окончишь через три года институт и будешь жить в другой общаге. Ты сам говорил, что интеллигенцию в стране победившей диктатуры пролетариата не жалуют, так что самое раннее только к пенсии тебе за многолетний беспорочный и малооплачиваемый труд дадут наконец заслуженную комнату в коммуналке! Кстати, а куда тебя должны распределить?

– Пока не знаю, – пожал я плечами.

Я врал. Распределяли в основном по принципу места жительства. Так что светит мне, скорее всего, Новосибирск. До моего родного городка от Новосибирска километров двести, но работы по моей специальности там нет. Разве что в школу – преподавать физику. А найдется ли работа для Наташи? Вряд ли. А жить где? В крохотной двухкомнатной квартирке с моей матерью? Уж лучше в Сочи! Там хоть у Наташиной мамы свой дом.

Хм! Правда, там еще живут младшая сестра Наташи и брат-пятиклассник. Н-да! Интересно, как они дом делить будут, когда вырастут и обзаведутся семьями?

А как же наука? Столько сил затрачено на поступление в престижный вуз, столько здоровья ушло на учебу, – и все ради того, чтобы преподавать великовозрастным обалдуям физику?! Ну, нет! Не об этом я мечтал, не для этого бьются мои родители, оплачивая все эти годы мое житье в Москве! Не для этого я все эти годы вылизывал задницу заму заведующего кафедрой, чтобы так просто уехать на периферию!

Я взял в руки Наташину голову и, пропуская между пальцами белокурые пряди шелковистых волос, сказал:

– Что толку обсуждать проблемы, которые сейчас мы все равно не в состоянии решить? У нас слишком мало времени.

Наташа целовала мне плечи и грудь, я чувствовал влагу на своей коже и никак не мог понять, плачет она или нет. Для этого надо было взглянуть ей в глаза, но это было выше моих сил!

Как ни тяни шагреневую кожу счастливых минут, они сжимаются с головокружительной быстротой. Только что были – и вот уже нет! Кончились.

Мы стояли возле вагона, я курил одну сигарету за другой и с горечью думал: вот он, конец! Почему так головокружительно радостно начинается любовь и так мучительно больно заканчивается? Зачем она вообще приходит, эта любовь?! Ведь без нее так хорошо и спокойно, и все предсказуемо, как судьба покойника на кладбище: лежишь себе спокойно – и лежи, и никто тебя не тронет, пока твои два аршина земли кому-то не понадобятся.

Поезд дернулся и очень медленно пополз, осваивая первые сантиметры пути от Москвы до Новороссии, а мы никак не могли прервать свой горький поцелуй прощания. На какой-то миг мелькнула шальная мысль: может, она останется?

– Девушка, вы остаетесь или едете? – зычно гаркнула толстая проводница.

Наташа вздрогнула, оторвалась от меня и шагнула в тамбур медленно идущего вагона.

– Пиши мне, адрес я тебе в карман положила, – напомнила Наташа. – Приезжай летом на каникулы к нам! Приедешь?

Я кивнул, хотя уже знал, что не приеду.

Я шел рядом с медленно ползущим вагоном. Наташа стояла и смотрела мне в глаза не отрываясь. Я видел, как синие озера ее глаз заволакиваются туманом. Я хотел схватить ее за плечи, вытащить из тамбура на платформу и крикнуть:

– Мы всегда будем вместе! Всегда!

Но я продолжал идти рядом с постепенно ускоряющим ход поездом. Я словно впадал в сомнамбулическое состояние, тело отделилось от сознания: механическая улыбка, замершая маской на лице; механические слова прощания, идущие не из сознания, а из запрограммированного лингвального аппарата; механическое помахивание поднятой правой конечностью… В груди что-то стремительно холодело, и я подумал, что это умирает любовь. Но это умирал я. Вот платформа кончилась. Последний раз мелькнули в прощальном взмахе милой головки белокурые локоны. Вот и все!

Поезд скрылся за поворотом, навсегда увозя мою любовь. Я отбросил недокуренную сигарету и зашагал к метро. Прежний Саша Гардин остался лежать на платформе вместе с окурком. К метро шагал другой Саша Гардин, у которого была вся жизнь впереди.

Стояла чудесная весенняя погода, чудовищным образом диссонировавшая с моим горестным состоянием души. Я заторопился домой: я был чужой со своей печалью в этом мире буйства весенних страстей.

Дома я упал на диван и зарылся лицом в подушку. Она еще хранила запах волос Наташи. Я жадно вдохнул его и повернулся на бок, чтобы взглянуть на Бэмби, висевшего над письменным столом.

Его там не было.

Я вскочил как ужаленный. Неужели Наташа увезла его с собой?! Но нет! Рисунок лежал на столе: может быть, соскользнул со стены, а может…

Я перевернул его. На обратной стороне ватмана почерком Наташи было написано: «Я тебя теряю, Сашка! Наверное, уже потеряла. Мне было с тобой очень хорошо. Так хорошо мне никогда еще не было, может быть, никогда и не будет. Спасибо тебе за все! Вспоминай иногда свою Бэмби».

Я перечитывал эти строки как зачарованный, я не мог оторвать от них глаз, пока вдруг не заметил, что на бумагу что-то капает. Это были мои слезы. Черт возьми, этого только не хватало! Я полез в карман джинсов за носовым платком. Из платка выпала бумажка с адресом и телефоном.

Я сорвал наволочку с подушки, отнес в ванную и бросил в таз. Затем долго умывался холодной водой. Вернувшись в комнату, я взял синюю папку с тесемками, положил туда рисунок, листок с адресом и отправил папку в ящик стола.

Затем я вздохнул и достал конспект. Надо сдавать задолженности, а то уже началась зачетная сессия. Я вспомнил виденное в институтском туалете циничное, но вполне разумное граффити: «Оля + Коля = любовь до сессии». Ладно, пусть будет так! Пора брать себя в руки.

Да здравствует Разум! Да здравствует Наука!

Так я подумал тогда.

* * *

Будь проклят Разум! Будь проклята Наука!

Так я подумал сейчас, когда воспоминания промчались передо мной, словно ускоренная видеозапись. Как, однако, символично, что синяя папка с рисунком Бэмби попалась мне на глаза одновременно с Фрезером! Вот и все, что осталось от союза, продиктованного разумом, – том Фрезера. А вот что осталось от преданной мною любви – рисунок на ватмане. И это все, что осталось. Почти все. И еще – пустота! Вакуум чувств и вакуум разума. Как они связаны между собой? И связаны ли?

Я достал рисунок из папки, чтобы перечитать надпись на обороте. Из папки выпал маленький листок бумаги. Я поднял его. Это были адрес и телефон. Я несколько минут сидел, кусая губы. Позвонить? Безумие! Сколько лет прошло! Да и номер телефона мог измениться. А если не изменился, то она могла выйти замуж и переехать к мужу… Так я убеждал себя, а пальцы тем временем раскрыли справочник с кодами городов, а затем сами по себе набрали восьмерку и код далекого южного города.