Читать книгу "Плерома - Михаил Попов"

— Да, я был на вашем месте. Я тоже погиб много лет назад. И тоже долго не мог поверить, когда мне об этом рассказали. Мне это казалось издевательством, мерзкой шуткой. Я видел вокруг себя бесчисленные доказательства того, что я не в прежнем мире, но всеми силами уклонялся от признания даже самому себе…

— Вас убили?

— Я погиб.

— На войне?

— Так же, как и вы, Люба, обстоятельств своей смерти я не знаю. Даже в этом отношении у меня нет перед вами никакого преимущества.

— Мне сказали, что я попала под автобус.

— Мне сказали, что я умер под наркозом во время операции. Аппендицит.

— «Они» что, врут?

— Что значит «они»? «Они» — это «мы». И потом, не в этом дело. Когда я говорю, что я «не знаю», как я умер, это значит всего лишь, что у меня нет в памяти переживания момента своей смерти. Это как с рождением на свет.

— Я точно знаю, что родился, хотя, разумеется, и не помню, как это происходило, не помню своих первых ужасов и рыданий, и мне приходится верить на слово тем, кто меня видел в младенческом возрасте, что я кому-то обмочил брюки, когда меня качали на коленке. Понимаете?

Люба молчала, глядя в потолок.

— Я, например, могу в точности в деталях знать, как вы умерли, а…

— Расскажите.

Вадим мучительно помотал головой.

— Я же сказал, «например». Я… я не шофер автобуса, под который вы попали, а то мог бы и рассказать. А вы, если бы были операционной сестрой во время моей неудачной операции, точно так же могли бы описать мне в деталях мои последние минуты. Но, оказывается, природа лишает нас переживания факта нашей смерти. Так же точно, как и факта нашего рождения. Есть, правда, феномены, утверждающие, что припоминают, как сосали грудь матери в двухмесячном возрасте, да и это не доказано. Так же точно сознание всех «воскресших» отодвинуто на довольно большое время не только от самого мига кончины, но даже и от ситуации, в которой это случилось. Я вот, повторюсь, знаю, что погиб на операционном столе от аппендицита, но я совершенно не припоминаю, что у меня когда-нибудь что-нибудь болело в правом боку. Я не помню, как меня везли в больницу. Понятно?

Люба по-прежнему смотрела в потолок, но Вадим почувствовал, что она теперь слушает со значительно большим доверием, чем про Плерому.

— А как же черный коридор и свет в конце него?

— Это побочная, и весьма сомнительная психическая продукция того великого превращения, которому мы с вами подверглись. Есть мнение, что свет в конце этого коридора, который прежде видели люди в состоянии клинической смерти, это и есть бледный свет Плеромы, наблюдаемый нами сейчас повсюду и всегда.

— Хорошо, — сказала лежащая и надолго замолчала.

Вадим тоже молчал, продолжить свою грубо информативную лекцию он не решался.

— Скажите…

— Да, Люба.

— А что, все, кто тут вокруг меня, в больнице, и вообще, там, в городе, они все были мертвые, а теперь… воскресли?

— Нет, конечно. Я бы даже сказал, хотя статистики точной не знаю, что «воскресших», скорее, меньшинство. По крайней мере, не больше половины. Многие люди живы еще с тех пор, то есть с появления Плеромы. Вот хотя бы мой друг Валера. Ему очень много лет, но сейчас вообще живут очень долго и умирают очень редко, только, если так можно сказать, по особому разрешению. Или при условии полной выработки организма. Это отдельная область, когда-нибудь, если захотите, мы об этом поговорим. А так, болезни фактически все побеждены, воспроизводство органов и телесных тканей широко налажено. Операционные средства фантастические. Молекулярные скальпели, генетические протезы. С получением новейших энергетических возможностей наука о строении человеческого тела сделала громадный шаг вперед. Процесс старения замедлен чрезвычайно. Не полностью, но именно чрезвычайно. На земле сейчас не менее девяти миллиардов жителей.

— Где же они все помещаются?

Вадим довольно улыбнулся, объект начал задавать стандартные вопросы.

— Это-то как раз ничуть не проблема. Освоены, сделаны пригодными для жизни, и даже комфортной жизни абсолютно все территории планеты. Пустыни, горные плато, солончаки там всякие, настелены искусственные материки на акватории морей. Поверьте, свободного места еще остается полно. Даже наш Калинов далеко не переполнен, хотя все кладбища разрыты и воскрешено Бог знает сколько поколений местных жителей.

— Я не понимаю.

— А чего тут понимать. Остались только те, кто работой связан с нашим городком. Или каким-нибудь переживанием. А так ведь властвует людьми тяга к теплым морям, путешествиям. Гавайи, Канары, тем более что теперь островов таких сотни и сотни. Искусственных, но ничуть не хуже природных. Чуть труднее в старых городах, которым по две, три тысячи лет, там ради «гостей из прошлого» приходится ломать голову. Но и тут нашли выход из положения, сейчас имеется четыре Рима, четверо Афин, пять или шесть Иерусалимов. Правда, Голгофа там у них всего одна. Честно говоря, не помню почему.

Вадим посмотрел на собеседницу, она пожала плечами, ей тоже нечего было сказать по поводу Голгофы.

— Н-да. Кстати, именно в Иерусалиме был воздвигнут первый Лазарет. Прежде было принято считать, что тамошнее кладбище ближе всего к воскресению, и, интересно, что жизнь подтвердила эти разговоры, — Вадим постарался улыбнуться, он хорошо помнил, что этот момент у его лекторов считался забавным. Люба никак не отреагировала.

— Так вот, если мы можем из одной клетки реконструировать всего человека, то что стоит воспроизвести сад Семирамиды. Произошло даже большое перепроизводство в этой сфере. По двум причинам. Во-первых, потому что надо было чем-то занять миллионы и миллионы рабочих рук. Ведь множество старых заводов встало, а человеку нужно трудиться не только для того, чтобы есть, но и чтобы не сойти с ума от безделья. Во-вторых, стройка подгонялась оптимистическими прогнозами по поводу темпов «воскрешения». В те годы казалось, что оживляемые предки рванут из земли плотными строями. Ой, простите, Люба, я ведь проскочил один очень важный момент. Придется вернуться на несколько шагов назад.

Тут, словно испугавшись слов Вадима, тихо заверещала тумба рядом с кроватью Любы. Глаза девушки закрылись, в комнату хлынули белые халаты.

А теперь Бандалетов в гостях у Крафта. Однокомнатная квартира-студия в девятом этаже панельного дома в Калинове на Отшибе. Налево-вниз из окон кабинета видны черные прямоугольники крыш старинных пятиэтажек, направо — светится редкий, чистый соснячок. Там всегда полно грибов и детского смеха. Интерьер жилища решен в сугубо темных тонах. Черное с золотом. Обиталище холостяка-затворника. Канделябры, багетная позолота, пианино, камин, стена книжных переплетов. Сильно, одолевая запах табака, пахнет кофе. Хозяин развалился в кресле, гость мучается на стуле. Он отдает визит. Как всегда молчат.

Вот так, «заказывая» время от времени друг друга в рамках четвертой основной программы, они зарабатывают свой хронометрический паек. Ситуация в их отношениях, в общем, патовая; не питая друг к другу симпатии, они не могут друг без друга обойтись. Надеяться на то, что их «закажет» кто-то третий, они уже давно перестали. Родственники не считаются в данном случае заказчиками, иначе бы у Тихона Савельича не было бы проблем.