Читать книгу "Дом - Робер Колонна д’Истрия"

менее наследниками Х и Марии. Какая удача!

Одному соседу нравился запах жасмина, который доносил до него ветер.

Другая соседка плохо помнила места, но ей нравилась Х. Она говорила, что дом неотделим от той, что его построила, жила в нем и вдохнула в него душу.

Одна мамаша вспоминала свою маленькую дочку. Та сделала там, на террасе, свои первые шаги. Крошечные шажки, шаги гигантские. Как человечно.

Один пастух нашел там свою овечку, она забрела в сад. Он пришел ее искать и, за стаканчиком, поболтал с хозяйкой дома – которая всегда привечала пастухов.

Беренис принесла однажды букет полевых цветов, такой большой, что ее не было за ним видно. Х всегда любила цветы.

Один друг детства запомнил удивительный лунный свет. Он читал стихи и вместе с Х пел песни из прошлого.

Одна коллега приехала к Х поработать над трудным досье: она совсем не видела дома, ничего о нем не помнила, в памяти отложилось только досье.

Одному писателю запомнилось изысканное вино.

Один фотограф сохранил снимок, почти абстрактный: три полосы одна над другой, перила, море, небо.

Один доставщик вспоминал, как трижды привозил один и тот же круглый столик. В первый раз столик сломался в фургоне. Во второй оказался не той модели. В третий раз они с Х для почина выпили за столиком кофе.

И так далее, часами. Все, кто бывал в доме, гостил в нем, жил, знал Х, добавляли свои памятки, свои поправки. Свои эмоции при упоминании о канувшем счастье. Вся жизнь дома, его невзгоды и особенно его счастливые дни, проносились в голове Х. С известием, что дома не стало, сгинула не только постройка, но люди, жизнь, ее жизнь. Рухнул не только дом – рухнул ее мир.

* * *

Она признавала: ее дома больше нет. Мария была для Х элементом ее чувственного, эмоционального мира, как мог бы быть таким элементом лес, любимая гора, знакомый пейзаж – как был им сам остров и тот уголок острова, где она построила свой дом. Неистощимое очарование того, что наполняло сердце при встрече с ним, и было одной из форм счастья. Запертый, запретный, дом лишился своего исконного достоинства, которому был предназначен: большое несчастье, утрата и для него тоже. Надо было бы обратиться к нему, спросить его, что он думал – мог бы думать – о Х и ее близких. Вообразить, как больно и ему, как одиноко. На вершине утеса дом, как Х, должно быть, ощущал себя почти мертвым, уже в ином мире, его чувства и радости стали не нужны, он жил только памятью, смирившись – что есть признак старости, или еще только старения, себе в утешение сказал бы кто-то, – с тем, что живет отныне только в прошлом.

Х, его бывшей хозяйке, если только можно доверять выражению «хозяйка дома», было бы забавно выслушать его откровения. Ведь дому наверняка было известно и то, чего не знали люди. Он был терпелив, внимателен, никого не судил. Он помнил людей, помнил чувства, любовь, нежность, ревность, разочарование, равнодушие, гнев, объединявшие – или разъединявшие – одних и других. Дом знал страхи всех этих людей, гостей и жильцов, их тревоги, изъяны и изломы их характеров – не одни только утесы на острове так хрупки… Он знал, потому что был тому свидетелем, и такое, о чем не говорили, в чем никто никогда не признавался, но что было, однако, в той же мере, что и внешнее – нет, больше, – сутью жизни. О живших в нем людях дом знал все. Можно ли было вызвать его на откровенность? Освободившейся от усталости, забот, неприятностей, от гиперотдачи своему замыслу, скинувшей с плеч тяготы бренного мира, Х показалось – но это была лишь иллюзия, – что она могла бы докопаться до секретов, которые таил ее единомышленник. Какое все это теперь имело значение? Х забывала канувший мир: она была не здесь.

Квартира директора школы характером не обладала. Тесное, без вида из окна, темноватое помещение выглядело функциональным и примитивным. Ни в чем ему было не выдержать сравнения с домом на утесе. Однако Х в ее несчастье стало большим утешением оказаться здесь. Ведь мэр и коммуна предоставили эту квартиру в ее распоряжение, разве не было это знаком – доказательством, – что ее приняли, признали своей на острове? Что она вошла в островное сообщество, что сообщество мобилизовалось, чтобы оказать помощь и поддержку одному из своих членов? Пришлую наверняка спровадили бы на корабль, вежливо, конечно, – «Извините нас, мадам, нам очень жаль, что с вами так вышло, мы ничем не можем вам помочь. Мужайтесь, мадам». Ей сделали бы ручкой, выставили за дверь. А Х окружили заботой, вниманием. В ее беде это был источник радости.

Х оценила заботы, предметом которых стала. В ее горе ей были дороги присутствие и участие соседей, близких – все беспокоились, ела ли она, как себя чувствует, никогда не оставляли ее одну. Иной раз она жалела, что ни минуты не может побыть наедине с собой, в покое, просто отдохнуть. Смерть на острове – бесценное время социальной жизни. В том числе – куда более редкая, чем уход людей, смерть дома. Для Х, такой убитой, такой расклеившейся, что порой ей казалось, будто она сама умерла, присутствие других островитян становилось облегчением, помогало не принимать это чувство слишком всерьез. Превратить тягостный момент в простой срыв, в какой-то мере поверхностный, затмение, но временное. Часы, пронизанные мечтами.

Вымотанная, опустошенная, Х нуждалась в отдыхе, в покое, в одиночестве. Ей надо было пережить свое горе, освободиться от него, очиститься. Потом уже – двигаться дальше. А для этого требовалось время – и тишина. Ей даже не пришлось ничего объяснять: на три дня островитяне оставили ее в покое.

XIII

Это было ночью. Х снился сон. Ветер стих, стояла полная темень, лишь слабенький свет, может быть, даже воображаемый, чаянный, теплился с той стороны, где взойдет солнце. Люди и животные безмолвствовали. Из сада, где она гуляла, доносились приятные запахи – пахло свежими всходами, обещанием урожая, пахло растениями, землей, пробуждающейся поодаль жизнью.

Появилась мать. Чтобы защитить от холода, она закутала дочь в большую шаль, бережно усадила к себе на колени, погладила по голове. Она ласково с ней разговаривала, обнимала, и Х отвечала ей. Сначала улыбками, пожатием руки. Потом словами, отдельными слогами и наконец фразами. Тихим шепотом.

Объятия матери убаюкивали Х. Ей было легко и спокойно. Спала или бодрствовала, она не знала. Просто парила, расслабившись. Две женщины были счастливы встретиться. Мать умилялась, вновь увидев свою дочь, грустила, зная, в каком та состоянии, соболезновала. Х чувствовала, что любима. Забывалась, грезила. Они разговаривали. Снова делились воспоминаниями.

Мать рассказывала о краях, где дома белоснежного цвета. То, отмечала