Читать книгу "Островок счастья - Марина Полетика"

Это было тем более странно и неприятно, что у него всегда была отличная память на лица, и, однажды увидев человека, он не забывал его никогда. Женщина за соседним столиком, больше не глядя на Павла, собрала в узел мешавшие ей светлые волосы, сколола их заколкой. Мордвинов ее немедленно узнал: он видел ее всего один раз в бассейне, куда пригласила его Александра. Еще он с чего-то тогда решил, что она похожа на лошадь, но поскольку лошади в бассейне не плавают, на дельфина. В одетом виде на лошадь она не походила ни капельки. Внешность у нее была самая обыкновенная: волнистые светлые волосы, чуть скуластое лицо, тонкий прямой нос, разве что глаза выделялись – большие, светло-серые, очень внимательные, неулыбчивые. И еще спина у нее была прямая, как у балерины; Павел, глядя на женщину за соседним столиком, тоже невольно выпрямился. Ее зовут… Саша же тогда сказала! Нет, забыл.

– Вы из Надеждинска, – утвердительно сказал Павел, поворачиваясь к соседке. Вообще-то он не собирался с ней общаться. Но очень уж было неприятно, что он не может вспомнить. – Я видел вас в бассейне, но мы там не познакомились. Меня зовут Павел. Павел Мордвинов.

– Я знаю, Павел Андреевич, – кивнула женщина, но выражение лица у нее при этом сделалось какое-то странное.

Павел озадачился. С чего это она на него так смотрит, будто он сказал какую-то глупость? И что теперь прикажете делать? Своего имени она не назвала. Судя по тому, что она была в бассейне в воскресенье вечером, она вхожа в узкий круг тех, кому туда есть доступ в зарезервированное время. Может быть, она чья-то супруга, их представляли друг другу, а он позорно забыл? Нет, вряд ли, он бы ее запомнил. Черт его дернул с ней заговорить, начиная злиться, подумал Павел. Спина у него заныла от непривычно прямого положения. Сидел бы себе, ел бы омлет, уже почти остывший. Нет, на радостях, что едет домой, расчирикался, как воробей на ветке. Теперь надо как-то выкручиваться, нельзя же просто отвернуться!

– Куда вы летите? Не в Петербург случайно? – завел он светскую беседу на самую нерискованную тему.

– В Москву, – коротко пояснила женщина.

«Кажется, обиделась, – понял Павел. – Обычно, те, кто звал его по имени-отчеству, были куда более любезны. Значит, точно должен был узнать. Ладно, зайдем с другой стороны».

– А я давно не был в Москве. В Москву теперь ведь только по делам летают, а дела у меня все в Питере…

Павел сделал паузу, которую, согласно правилам хорошего тона, должна была заполнить женщина. В идеале – ответить, какие у нее такие дела в Москве, из чего Павел догадается, кто она такая.

Но женщина только кивнула, соглашаясь, и опять мимолетно улыбнулась.

– Раньше, когда учился, в Москву ездил, чтобы в театр сходить. После спектакля – на вокзал, утром дома. Даже на Таганку билеты доставал! – похвастался Павел.

В глазах женщины наконец мелькнул интерес. Она повернулась к Павлу и уточнила:

– Вы так любите театр?

Интонация ему не понравилась, и он решил проявить осведомленность, чтобы она на него так странно не смотрела:

– Раньше любил. Тогда театр был другой, некоммерческий. Там все было честно и талантливо. А сейчас лишь бы кассу сделать. И современная драматургия мне не нравится. Вот, например, в вашем… в нашем театре была премьера – «Канотье». Вы не видели?

– Видела, – кивнула женщина, развернувшись в сторону Павла, и в глазах ее появился совершенно искренний интерес.

– И как вам? – спросил Мордвинов, обрадованный тем, что наконец нашел тему для разговора, который имел неосторожность затеять.

– Ну… По-моему… – замялась собеседница. – Мне трудно сказать…

– Вот именно! – с готовностью поддакнул Павел. – И сказать нечего! Сплошная чернуха! Убогие герои, беспросветная жизнь, тупик, безысходность, мат, драки, истерики. Зачем это зрителю, скажите на милость? Он это и в своем дворе видит. И если мы с вами вдруг захотим детально изучить жизнь бомжей и алкоголиков, мы пойдем, к примеру, на вокзал. А в театре я хочу, чтобы со мной говорили на литературном языке, и чтобы были другие герои. Вы со мной согласны?

– А вы эстет, Павел Андреевич… – неожиданно насмешливо заметила женщина. – Как же тогда быть с тем, что искусство должно отражать реальную жизнь? Не театр виноват, что жизнь сейчас именно такая… не очень радужная. Особенно у нас, в провинции.

– Жизнь разная! – горячо возразил задетый за живое ее насмешливым комментарием Павел; он не привык, чтобы его точку зрения высмеивали, да еще так свысока. – А те драматурги и режиссеры, что воспевают всевозможную чернуху, потакают низменным инстинктам зрителей – мол, посмотрите, люди еще хуже живут, чем вы, и порадуйтесь за себя! Я такой театр не приемлю. На этом «Канотье» я еле высидел до конца, актеров не хотел обижать. А то бы еще с первого действия ушел.

– Да, я видела, какое у вас было выражение лица, – согласилась женщина. – Страдальческое. И даже немного брезгливое. Вы и на сцену почти не смотрели. Но все равно спасибо, что подумали об актерах.

– Так вы из театра? – догадался Павел. – Вы актриса?

– И актриса, и режиссер этого самого спектакля, который вызвал у вас такое… отторжение. Наверное, я должна извиниться за свою работу? Или не стоит, как вы думаете? – Женщина смотрела вопросительно, как будто и в самом деле ждала ответа.

«Юлия. Юлия Ваганова», – тут же вспомнил неприятно удивленный таким поворотом Павел.

– Простите… – пробормотал он. – Я не должен был… Я вас не узнал, ведь мы с вами виделись только в бассейне. Точнее, не виделись, а я вас видел, а вы меня нет. Я на соседней дорожке… Вы очень хорошо плаваете!

Он бормотал чепуху, лишь бы не молчать и не смотреть на Юлю. Это же надо было так вляпаться! Но оказалось, что он вляпался еще не окончательно: Юля безжалостно довершила начатый разгром:

– Почему же только в бассейне? Вы меня еще в двух спектаклях видели. Кстати, «Надежды маленький оркестрик» – это тоже моя постановка. И потом, после спектаклей, мы с вами тоже виделись. Да вы не расстраивайтесь, Павел Андреевич! – утешила она его. – Вам просто не до меня было. Вокруг вас столько людей. И потом, без грима вы вполне могли меня не узнать.

– Да… без грима – это точно, – уцепился за любезно протянутую соломинку Павел. – Там, в «Канотье», все такие страшные, то есть я хотел сказать…

– Я поняла, – как маленького успокоила его Юля. – Убогие.

– А вы очень красивая, – врал Павел напропалую, памятуя, что лесть должна быть грубой. – Я и подумать не мог. А первый спектакль мне очень понравился, правда! Только я вас и там не помню. Там же тоже грим, да?

– Стою на полустаночке в цветастом полушалочке, – негромко пропела Юля. – Павел Андреевич, посадку на ваш рейс объявили.

– Да? Спасибо… А ваш когда рейс?

Павел во все глаза смотрел на Юлю, пытаясь рассмотреть в ней черты той склочной мосластой тетки возрастом под полтинник в телогрейке и оранжевом жилете, которая ему так запомнилась. И не видел: Юля была молода, стройна, самоуверенна и смотрела, черт побери, насмешливо!