Читать книгу "Стивен Хокинг. О дружбе и физике - Леонард Млодинов"

Вскоре я понял, что ошибался насчет Стивена. Если Бор относился к подкове с иронией, то Стивен был твердо убежден, что витамины помогают. Он по-настоящему верил в это. Верил настолько, что психологически зависел от них. Он по-настоящему пристрастился к ним, как говорили мне его сиделки.

Однажды, когда Стивен был на конференции в Техасе, произошло извержение исландского вулкана Эйяфьятлайокудль. Воздушное сообщение в северной Европе было прервано на шесть дней. Стивен не смог улететь домой вовремя, и у него кончились его пилюли. Он запаниковал и впал в отчаяние. Он даже хотел просить испанского принца Филиппа (который впоследствии стал монархом), чтобы тот по знакомству прислал за ним свой личный самолет и отвез бы его обратно в Европу. Или, по крайней мере, чтобы на нем привезли для Стивена его пилюли. Но Юдифь идею не поддержала. Она просто не стала ничего делать. «Кто будет посылать самолет, чтобы везти витамины?» – только и сказала она.

Стивен был одним из самых уязвимых людей на Земле. Он не мог сам питаться или позаботиться о себе. Он был очень хрупкий и болезненный, страдал от хронических легочных инфекций, слабел с каждым годом. Несмотря на все это, он очень любил общаться с людьми, посещать званые обеды и путешествовать по всему миру. Стивен был настоящий искатель приключений. Он предпринял полет на «Боинге-727», специально модифицированном для достижения нулевой гравитации. Самолет, подобно шаттлу, мог взлетать и несколько раз «нырять» в атмосфере. Искатели острых ощущений испытывали при этом состояние невесомости. Стивен надеялся, что Ричард Брэнсон пригласит его совершить совместный полет в космос. Но было одно обстоятельство, которое внушало Стивену Хокингу настоящий страх – он боялся, что у него закончатся витаминные пилюли.

По-видимому, врачи воспринимали уверенность Стивена в том, что пищевые добавки помогают сохранить ему жизнь, с юмором. Отношение Стивена к этим добавкам было для них сродни тем странным теориям о строении Вселенной, которые в изобилии приходили к Стивену по почте. Он отвергал эти теории, но его роднило с их авторами естественное человеческое желание – найти свое место в мире и разыскать способ, который поможет выйти из затруднительного положения. Таблетки – это способ побороть болезнь. Так сказал его отец. В физике Стивен пользовался математикой, когда хотел проверить свои идеи. В отношении болезни почти ничего проверить было невозможно, и он цеплялся за рекомендации своего любящего отца, который был медиком, и взял на вооружение тот рецепт, который завещал ему отец.

Учитывая природный скептицизм Стивена, его вера в таблетки казалась необъяснимой. Нельзя сказать, что для него не существовало другого мнения. Он не отвергал с ходу ни одну теорию, которая не противоречила известным фактам. Он не имел ничего против того, чтобы разные теории подходили по-разному к осмыслению мира – как это происходит с общей теорией относительности и квантовой механикой. Он был готов принимать обе теории и не прочь был балансировать между ними. Главное требование, которое Стивен предъявлял к теории, – чтобы ее предсказания можно было подтвердить либо опровергнуть с помощью наблюдений или экспериментов. «Любая картина реальности справедлива, – говорил мне Стивен, – если она согласуется с наблюдениями».

Платон верил, что мы можем познать мир математики с его ясными и неизменными законами, но никогда не получим истинного знания о мире физическом, который постигаем с помощью чувств. Стивен, по-видимому, был согласен в этом отношении с Платоном и развивал его взгляды. Подобно Канту, он признавал, что и наше физическое восприятие Вселенной, и наши концепции, формирующие математическое описание мира, зависят от структуры нашего мозга. Согласно этой точке зрения, именно природа мозга определяет образ нашего мышления и характер идей, которые мы можем пробудить к жизни. Стивен считал поэтому, что ученые вынуждены исследовать природу только весьма специфическим образом, и только ограниченное количество теорий доступно для их постижения. Поэтому мир, описываемый научными теориями, существует только в нашем воображении и бесполезно рассуждать о существовании «объективной» реальности.

Одним из любимых фрагментов Стивена в книге «Высший замысел» был рассказ, найденный мной в интернете, об одном итальянском городке. Там владельцам золотых рыбок запретили содержать бедных животных в аквариумах с искривленными стенками. Борцы за права животных посчитали такие аквариумы жестокостью, потому что мир за их пределами выглядел для рыбок искаженным. Такие истории всегда очень веселили Стивена. Он забавно вращал глазами и говорил, что случай с золотыми рыбками как нельзя лучше характеризует наши возможности в плане познания физического мира.

Ньютон научил нас тому, что тела, на которые не действуют силы, перемещаются по прямым линиям. Однако лучи света изменяют направление, переходя границу между воздушной средой и водой. Пусть некое тело двигается по прямой линии за пределами аквариума. Рыбка в аквариуме будет видеть, что оно перемещается по искривленной траектории. Теперь представим себе, как некая ученая рыбка формулирует законы движения тел во «внешнем пространстве» – пространстве за пределами аквариума. Логично предположить, что эти законы будут отражать результаты наблюдений рыбок за внешними телами – в соответствии с этими законами, тела, на которые не действуют силы, должны перемещаться по искривленным траекториям. Нам это кажется диким, но рыбки смогут вполне удовлетворительно пользоваться такими законами для определения путей движения внешних тел.

Предположим, одна чрезвычайно умная рыбка создаст новую теорию. Эта теория будет утверждать, что если на тело, находящееся за пределами аквариума, не действует никакая сила, то оно должно двигаться по прямой линии. Кривая линия только кажется кривой, скажет эта гениальная рыбка, потому что лучи света изгибаются, переходя из внешнего мира в наш мир с рыбьим населением. Вторая теория описывает те же наблюдения, что и первая, но делает это с других позиций. Если первая теория говорит, что тела двигаются по кривым траекториям, то вторая утверждает, что траектории-то прямые, а изгибается сам свет.

Хотя расчеты, сделанные в рамках обеих теорий, будут приводить к одинаковым результатам, некоторые ученые в мире рыб будут предпочитать пользоваться второй теорией. Но будут и те, которые останутся приверженцами первой. Или же они могут использовать и ту, и другую теорию – в зависимости от того, какая больше подойдет в тех или иных обстоятельствах. Среди рыб, возможно, появятся свои философы, которые будут спорить о том, какая теория больше соответствует «реальности»; некоторые, вероятно, скажут, что ни одна из них не верна.

Мы, читающие эти строки и относящие себя к человеческому сообществу, предрасположены к тому, чтобы объявить правильной вторую теорию. Потому что мы живем в мире, который является «внешним» по отношению к любознательным рыбкам. Мы для них – своего рода божества; мы создали для них вселенную и обладаем таким опытом во внешнем мире, который для них навсегда останется недоступным. Но с точки зрения рыбок, которые не в состоянии выплыть за пределы стеклянного аквариума, вопрос о том, какая теория лучше описывает окружающий мир, навсегда останется неразрешимым.