Читать книгу "Гонщик из Монако - Ким Лоренс"

— Мой отец...

— Знаю-знаю. Твой отец циничное чудовище, расчетливый мизантроп, неисправимый сноб и ханжа, эгоцентрик, каких свет не видывал... Все это мне известно из твоих прежних тирад. Но ты играешь на его поле. Он полностью навязал тебе свои жизненные устои, которые ты неустанно потрясаешь этими клоунскими эскападами, отчего они становятся только прочнее. Впрочем, ты прекрасно знаешь, что однажды займешь его место во главе стола. И даже если по правую руку от тебя будет сидеть не Саша Константин, а другая золотая девочка, то история повторится. Потому что там, где деньги и сытость, никогда не ослабнет хищничество, — с силой проговорила она..

— Ну и?.. — с деланным равнодушием протянул Мэтью.

— Просто позволь мне уйти. Не нужны мне обещанные деньги. Я не могу тут больше находиться, — попросила его Роза.

— Я не могу отпустить тебя. Ты идеальна в своей роли.

— Я это уже поняла. И все же я требую, чтобы ты позволил мне уйти, — настойчиво повторила она.

— Требуешь соизволения? Только ты можешь сочетать несочетаемое, Роза. Требовать можно уступок, подчинения, полной капитуляции. Позволения следует просить, выпрашивать, умолять. Ты уж определись в самой себе. Кто ты? Победитель, который топает ногой и без труда получает все требуемое? Или вечный проситель, который, и трудясь, не получает заработанного иначе, чем через унижения? — назидательно произнес Мэтью.

— В твоем мире, — уточнила Роза.

— Не думаю, что мы из разных миров, — покачал головой Мэтью. — Ответь мне честно, Роза. Ты хочешь уйти из страха перед моим отцом?

— Отнюдь, Мэтью. Твой отец меня не пугает, — ответила Роза.

— Тогда по какой причине?

— Я боюсь проникнуться симпатией к тебе. Не к Мэтью Готье — бесподобному ловеласу со своеобразным чувством юмора и исключительными манерами. А к Деметриосу-младшему, который, как проблемный инфант, неустанно бесится, делит людей вокруг себя на полезных и не очень, симпатичных и отталкивающих, забавных и занудных, манипулирует ими для своих незрелых утех. И при этом имеет наглость чувствовать себя обделенным, несправедливо обиженным... Я предпочитаю сохранить о тебе другую память. Хочу, чтобы для меня ты остался тем бесстрашным спортсменом, который спас меня из полыньи, который заставил меня критически оценить собственные привычные представления, всерьез переосмыслить свою жизнь, иначе взглянуть на себя...

— Ты думаешь, что я так же безнадежен, как мой отец? — сдавленным от ярости шепотом перебил ее Мэтью.

— Только если твой страх перед ним делает тебя малодушным.

— Я гонщик. Я умею противостоять страху, — гордо заверил ее Мэтью.

— Искусственно созданному страху, смоделированному страху, управляемому страху, — уточнила Роза. — А отец — это все стороны давления. Физического, психологического, морального, социального...

— Стоп! — прикрикнул на нее Мэтью, оборвав размеренную нотацию. — Прекрати разговаривать со мной как с недоумком. Что ты о себе возомнила?

Роза, оробев от этой вспышки, осеклась. Мэтью взял себя в руки.

— Я... — тихо проговорил он, — я не всегда вел себя так. Были и другие времена. Я старался. Я искренне стремился угодить. Я в сжатые сроки наверстал то, что упустил в беспризорном детстве. Все учителя в голос хвалили меня. Удивлялись моим способностям. Только один человек всегда находил повод для упреков и недовольства. Он в любой моей работе выуживал недостаток. Мои личные увлечения он выставлял на осмеяние в своем кругу, изображая меня то размазней, то слабоумным, то маргиналом. Когда не стало Алекса, он открыто объявил, что умер не тот сын.

— А если тут что-то другое? Может, он оказался бессилен преодолеть изначальное предубеждение. Он не в состоянии управлять собственным отношением к близким людям. Он не имеет в себе душевных сил принять собственного сына. Он беспомощен перед мнением окружающих. Он жертвует уважением самого близкого из оставшихся в живых человека, уподобляясь своему недалекому окружению. Ты думаешь, он достоин твоих страданий? — спросила Роза.

— Но он ведь любил Алекса!

— Но он не знал его. Ты сам мне об этом сказал. Тот Алекс, которого он любил, не был настоящим. Настоящий Алекс любил тебя. И мачеха тебя любила. Разве любовь этих двух замечательных людей не перевешивает жестокосердия одного человека? Что бы ты ни предпринял, ты не сможешь заставить его ценить духовные сокровища превыше материальных. Ты только отравишь собственную душу этим бессмысленным противостоянием. А своим отчаянием вооружишь его против себя. Вы оба — порождения одного мира, но ты, в отличие от него, еще находишь в себе силы сопротивляться. Ты должен сделать последний рывок. Оторваться...

— Послушай, девочка, все, что ты тут наговорила, очень трогательно, очень по-детски. Но не за то я тебе плачу, чтобы ты упражнялась в схоластике. У меня есть конкретная цель, которой я достигну. Я не собираюсь афишировать ее. Но ты мне нужна только в одном-единственном качестве. В качестве фиктивной невесты, — циничным тоном осадил ее воодушевление Мэтью.

— Прости, если думаешь, что я позволила себе лишнее, — словно готовая к такому наглому выпаду, извинилась Роза.

— Тебе нечего делать в моей голове, в моем самосознании. В койку — добро пожаловать. А дальше — не смей! — дерзко объявил он.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Роза еще не видела и еще не слышала Мэтью, но могла поклясться, что он в комнате. Каким-то неосознаваемым чувством она ощущала его присутствие. Возможно, уловила запах, источаемый его телом, мускусно-терпкий аромат.

— Ты плакала? — услышала она теплый голос. Темный силуэт приблизился к ней и склонился.

Она увидела блеск его глаз над своим лицом.

— Я всегда плачу, когда мне плохо, — призналась Роза.

Она плакала, уединившись в своей комнате, плакала, стоя под душем, готовясь ко сну в незнакомой комнате. Плакала обильными горячими слезами, а когда выключила свет и легла в постель, то слезы словно иссякли, а тоска осталась неисчерпанной. Она рвалась наружу, как всякое не вмещаемое душой и сердцем чувство. Наконец комната огласилась ее жалобными стенаниями. Должно быть, их-то Мэтью и различил в ночной тишине.

— Отчего ты плакала, Роза? — ласково спросил Мэтью, присев на край постели. — От одиночества, обиды, от жалости к себе? Или из-за того, что я не остался с тобой этой ночью?

Мэтью нежно прикоснулся ладонью к ее щеке.

Его голос звучал как шорох шелковых простынь, он был тепел, как парное молоко, густ, как сотовый мед.

— Почему ты здесь? Ты что-то забыл? — спросила Роза, присев на постели и всматриваясь в темноту.

Девушка видела очертания его обнаженного торса. Она попыталась натянуть на себя простыню, но Мэтью сидел на одном ее конце, и Розе удалось лишь углом ткани прикрыть глубокое декольте тонкой шелковой сорочки.