Читать книгу "Запах смерти - Саймон Бекетт"

Впрочем, эта промашка вывела меня из моего состояния. Во всяком случае, возвращаясь обратно, я уже обращал внимание на происходящее вокруг. И вообще, напомнил я себе, есть вещи и поважнее моей уязвленной гордости. Я посмотрел на мрачные стены больницы. В это время суток здание заслоняло собой солнце, и тень его дотянулась до автостоянки. Стоило мне ступить в нее, как воздух сделался ощутимо холоднее, словно затхлая атмосфера палат и коридоров царила и здесь. Мне даже думать не хотелось о том, как ощущали себя те две жертвы, привязанные к койкам в замурованной палате. Воспоминание об этом мгновенно вытряхнуло из головы жалость к себе. Трудно сказать, как долго находились там их тела – сначала они умирали, а потом разлагались в этой ледяной тьме. В тех условиях – при холодной, постоянной температуре воздуха, изолированного даже от летней жары, – это могло занять месяцы. Возможно, даже годы, поскольку ближе к концу процесса разложения изменения замедляются до тех пор, пока не сходят практически на нет.

У контейнера с использованными комбинезонами я постоял, глядя на здание. В первый раз, наверное, я оценил его истинные размеры. Дом был огромен. С потемневшими от времени стенами, с заколоченными окнами он напоминал исполинский, древний-предревний мавзолей.

Гробницу.

Я смотрел на здание и невольно ежился.

Что еще найдется там?

Я тряхнул головой, повернулся и пошел обратно к машине. Мне было бы интересно осмотреть эти два замурованных тела – уж наверняка что-нибудь эти останки сообщили бы. Но даже так я не слишком жалел, когда силуэт Сент-Джуд исчез из зеркальца заднего обзора.

Я и забыл о репортерах, ожидавших за больничными воротами. Подъехав к ним, я обнаружил, что народу там заметно прибавилось. Теперь у ворот собралась целая толпа – и состояла она не только из журналистов. На мостовой перед воротами стояли демонстранты всех возрастов и цветов кожи с плакатами в руках. Полицейские не пропускали их на больничную территорию. Поперек въезда высились металлические барьеры-рогатки. Подъехав к ним, я затормозил и опустил стекло.

– Что тут происходит? – спросил я у женщины-констебля.

– Типа демонстрация, – безразличным тоном отозвалась она. – Вреда от них никакого. Так, перед камерами красуются. Подождите, сейчас выпущу вас.

Пока она сдвигала в сторону рогатки, я изучал плакаты. Стандартные призывы спасти Сент-Джуд соседствовали с почти политическими лозунгами. Растянутый между двумя шестами транспарант гласил: «Людям нужны дома, а не офисы!» Под ним стоял на скамье и обращался к толпе мужчина. Я снова опустил стекло, чтобы слышать его.

– Должно быть стыдно! Стыдно за то, что людям страшно выходить на улицу! Стыдно за то, что людям в этом районе приходится жить на нищенские пособия! И стыдно за то, что людей бросили умирать, как животных! И где? В больнице! Да, именно так: в больнице!

Лет ему было двадцать пять или тридцать. Стильная черная куртка, белоснежная рубашка оттеняла его темную кожу. Он сделал паузу и обвел взглядом толпу.

– Неужели политики или инвесторы, дергающие за ниточки, неужели все они настолько слепы, что не видят даже трагической иронии происходящего? Или им просто плевать? Что сделалось с нашим районом? Магазины вынуждены закрываться, дома стоят заколоченные. А теперь еще это! – Он ткнул пальцем в направлении больницы. – Мы старались спасти больницу от закрытия, и нас проигнорировали. Пытались добиться строительства нового жилья вместо офисов, которые годами пустуют. И нас проигнорировали. Так сколько мы еще будем позволять, чтобы нас игнорировали? Сколько нас должно погибнуть?

Слушатели отозвались сердитым ропотом, над толпой закачались плакаты и сжатые кулаки. Полицейские сдвинули в сторону рогатку, и я поехал вперед. Толпа расступилась, освобождая дорогу, но мне снова пришлось затормозить, потому что прямо перед машиной выбежала женщина. Она сунула мне под один из «дворников» листовку, а когда полицейский начал уводить ее, успела бросить еще одну в открытое окно.

– Завтра вечером собрание! Пожалуйста, приходите! – крикнула женщина.

Листовка упала мне на колени. Отпечатанная на дешевой бумаге, с черно-белой фотографией больницы во всей ее увядающей красе. Ниже красовалась надпись: «Не позволим этому стать символом нашей жизни!» – c подробностями завтрашнего мероприятия.

Я переложил листовку на пассажирское место и поднял стекло. Трогая автомобиль с места, я оглянулся на оратора. Вероятно, инцидент с женщиной отвлек его от выступления, потому что смотрел он прямо на меня. На мгновение мне почудилось в его глазах нечто вроде узнавания. Пусть развлекает публику, подумал я.

На автобусной остановке, на противоположной стороне улицы, поодаль от прессы и демонстрантов виднелся одинокий мужской силуэт. Наверное, я и обратил на него внимание лишь потому, что он смотрел на больницу с каким-то восторженным выражением лица. Уорд стоило бы продавать билеты, мрачно подумал я, нажимая на газ.

Возвращаться домой было слишком рано, поэтому – раз уж у меня неожиданно освободилось чуть ли не полдня – я направился в университет.

Купив по дороге в кафетерии кофе и сандвич, я поднялся к себе в кабинет и включил компьютер. Я не проверял почту с момента выезда в больницу и сразу открыл папку «Входящие». Ничего существенного там не обнаружилось, только еще одна просьба дать интервью от журналиста-фрилансера Фрэнсиса Скотт-Хейза. Этот тип просто не понимает, когда ему говорят «нет», раздраженно подумал я, отправляя письмо в корзину.

Разделавшись с почтой, я открыл фотографии с чердака.

Как правило, я предпочитаю снимать сам, но, поскольку в больнице у меня такой возможности не было, Уорд открыла мне доступ к полицейским снимкам. Очень профессиональным, с высоким разрешением; правда, атмосферы старой больницы они не передавали совсем. Наверное, и к лучшему: одни виды жертв уже действовали на нервы. Выхваченные из темноты вспышкой, останки смотрелись совершенно неестественно. Беременная женщина и ее нерожденный ребенок лежали на грязном утеплителе этакими скелетами. Глядя на фотографии, я, к своему огорчению, осознал, как нелегко будет определить точное время смерти.

Я изучал зияющую брюшную полость с россыпью крошечных косточек внутри, затем тщательно просмотрел снимки остальных частей тела. Притом что утром мне предстояло лично осмотреть останки в морге, я знал, что никогда не помешает помнить, как все это выглядело при обнаружении, на чердаке.

На изображении правого плеча я задержался. Что-то с ним не так, решил я. Какой-то неправильный угол… Хотя причиной этому могло быть просто положение, в котором лежало тело, это могло означать что-то еще.

Я потратил время на изучение запястий и лодыжек – ну, по крайней мере, того, что сумел разглядеть на фотографиях. Подобно Парек, обратил внимание на то, что из трех коек в замурованной камере заняты были только две. Поэтому я не мог исключить того, что третья предназначалась беременной.

Но если она и бежала оттуда, то ей удалось сделать это без травм от повязок. В отличие от двух других жертв, ни на ее запястьях, ни на лодыжках не имелось ни намека на повреждения кожи. Конечно, кожа мумифицировалась и усохла, однако осталась целой. Я пожалел о том, что не сфотографировал тела в замурованной камере, но вспомнил, что это теперь вообще не мое дело. Поэтому я сосредоточился на женщине и ребенке, а остальное выкинул из головы.