Читать книгу "Не встречайся с Розой Сантос - Нина Морено"

– Ты ужасный официант, – сказала я.

– Вот и я им то же самое говорю!

Мими шикнула.

– Ты хороший мальчик, ты работаешь, чтобы помогать своей familia[56], – похвалила она его. Но второе дно в этой фразе было как подарок для мамы.

– Передай своей матери, чтобы не переставала подавать текилу, – сказала мама, потряхивая стаканом со льдом.

Бенни, явно заметивший напряжение, отступил на шаг, а потом быстро пошел прочь. Но так было не всегда. Когда мы с мамой жили вдвоем, то всегда устраивали что-нибудь веселое и безумное на наши дни рождения. Когда мне исполнилось семь, мы ели только пиццу на завтрак, обед и ужин и взяли в прокате все части «Звездных войн». А на следующий год пошли на роллердром в Джорджии, где продавали замороженный рассол и крутили диско. Мы всегда объедались любимой едой и хохотали, и от этого взрослеть казалось идеальным занятием. Но когда мы переехали в Порт-Корал, это – как и все остальное – поменялось.

Миссис Пенья принесла севиче из гребешков и креветок, платановые чипсы, только вынутые из духовки, и чичарроны. Все это лежало на тарелках очень аккуратно, совсем не так, как мистер Пенья обычно сервирует еду. Поскольку миссис Пенья так и стояла у стола, мы на время отложили свои раздоры и начали есть.

– Вкусно? – спросила она, и мы с мамой подняли большие пальцы вверх. Мими с аппетитом вгрызалась в чичаррон.

– Очень хорошо! – с торжеством произнесла миссис Пенья. – Я так и скажу этому упрямцу. А потом убью его, наверное.

Она ушла, а я положила побольше севиче на чипс и сунула в рот. Сочетание кислого и соленого заставило меня прикрыть глаза от наслаждения.

– Я видела сегодня твою стену, – сказала Мими. – Она белая. И все? Если ты собираешься красить дома, то нашему бы это не помешало.

– Я не собираюсь красить дома.

– Ты могла бы этим заняться. Это стабильная работа, no?

– Мне не нужна стабильная работа.

Я положила в рот сразу три чипса.

Мими еле слышно фыркнула.

Я продолжала поедать севиче, в то время как они погрязли в очередном споре. Они не кричали, а просто негромко обменивались колкими комментариями, но тем не менее люди уже начинали на нас поглядывать. Мистер Гомез притворился, что делает селфи, но мне было видно, что экран нацелен на маму и Мими. А мистер Сааведра как раз спрашивал у Бенни новый пароль от вай-фая. Я задумалась, разобрались ли они, как делать трансляции. Ссоры мамы и бабушки были как влияние фаз луны на прилив. Это неизбежно, но то, насколько это будет разрушительно, зависит от ветра. Поэтому я просто старалась не заходить в эту воду.

Я задумалась о том, что было бы, если бы мы сидели за этим столиком впятером. Если бы наша семья сохранилась в целости, а не разбилась на маленькие кусочки, были бы наши углы такими же острыми?

– Мими, мне нужно тебе кое-что сказать.

В этот раз пути назад не будет. Я весь вечер практиковалась, и упаковки с крупой восприняли новость вполне нормально.

Мими поправила браслет на запястье:

– Qué pasó, mi amor?[57]

– Я поступила в Университет Южной Каролины, и я собираюсь там учиться, потому что у них есть программа зарубежной стажировки на Кубе. В гаванском университете. И я собираюсь туда поехать.

Вот так. Одним махом, как настоящий профи. Возможно, повисшая тишина меня убьет, но все-таки я смогла.

Мими опустила стакан с водой.

– Что? – тихо спросила она, в упор глядя на меня.

– Я хочу поехать на Кубу, – сказала я. – Учиться. Я хочу учиться на Кубе.

Мими посмотрела на маму:

– Что ты наделала?

Мама помахала Бенни, чтобы он принес ей еще выпить.

– Это Розе решать. А не мне или тебе.

– Нельзя туда возвращаться! – сказала Мими тихо и испуганно.

– Но я же там и так никогда не была. Я хочу увидеть Кубу, раз сейчас есть такая возможность.

Мими покачала головой.

– Но почему? – отчаянно и со слезами в голосе спросила я.

Ее руки взлетели вверх, браслеты зашелестели.

– Наша ферма разрушена, все родственники мертвы, люди голодают, член семьи Кастро все еще у власти, а ты хочешь там учиться? Dime qué quieres[58].

Напряжение распространялось от нашего столика, словно грозовое облако, захватывая всю веранду. За столиком viejitos не слышно было стука костяшек домино, стулья перестали поскрипывать под некомфортно поеживающимися посетителями. Даже воздух словно замер.

А чего на самом деле я хочу? Я хочу, чтобы мне сказали: нет ничего страшного в том, чтобы засыпать вопросами о родной культуре и семье человека, который потерял и то, и другое. Я хочу, чтобы она гордилась мной, позволила мне это с ней разделить, но она только ограждала меня от этого. Наше прошлое – это рана, которая никогда не исцелится, и я не знала, как заставить ее понять, что я хочу сделать как лучше. Для всех нас.

Мими смотрела на меня, и прежнее пламя полыхало в ее спокойных карих глазах.

Телефон, спрятанный глубоко в сумку, издал звук входящего сообщения, разряжая атмосферу. Я полезла за ним, потому что это было уведомление о письмах на школьный ящик. Мое сердце подпрыгнуло: письмо было от руководителя программы стажировок. И я немедленно открыла его, не посмотрев на тему.

Мне понадобилось прочитать первые предложения несколько раз, чтобы вообще понять, о чем речь.

«Спасибо за проявленный интерес… Недавние изменения государственной политики относительно американских студентов… Требуется пересмотреть…». Все остальное содержание письма расплылось у меня перед глазами.

– В чем дело? Что-то случилось? – спросила мама.

Я попыталась заговорить, но мне понадобилось несколько попыток, чтобы собрать разбегающиеся мысли.

– Э-э-э, ну, – я убрала телефон, чувствуя подступающий к горлу комок, – я только что узнала, что программа стажировки на Кубе приостановлена на неопределенное время.

Мама и Мими смотрели на меня с каменными лицами, и тут я поняла, что, в общем-то, этого стоило ожидать. Нет причины удивляться или расстраиваться. Или плакать. Меня даже не удивило, что письмо пришло именно в этот момент – ну, конечно, с моей-то удачей утопленницы это должно было произойти именно тогда, когда я наконец решилась.

– Вот видишь, – сказала Мими. – Нельзя туда ехать. Поедешь – и останешься там навсегда. Тебя посадят в тюрьму, а те, кого сажают в тюрьму, никогда не возвращаются.