Читать книгу "Дикие цветы - Хэрриет Эванс"

– За маму! – сказал папа, чокаясь со всеми. – Все лондонские актрисы пробовались на роль Изабеллы, но мама обошла их всех. Она будет неподражаема в этой роли. – Его глаза светились. Он салютовал бокалом маме, но та покачала головой. – Дорогая, ты этого заслуживаешь. Это твой час, только твой! – Он перегнулся через перила, расставил руки и прогремел: – В ТО ВРЕМЯ КАК ДРУГИЕ ПРЕСЫЩАЮТ, ОНА ТЕМ БОЛЬШЕ ВОЗБУЖДАЕТ ГОЛОД, ЧЕМ МЕНЬШЕ ЗАСТАВЛЯЕТ ГОЛОДАТЬ!

– Какая прелесть, – прокомментировала Алтея, порядочно отпив из своего бокала, – все красотки будут сражены.

Дети захлопали в ладоши, купаясь в веселье.

Оказалось, что мамина роль была для нее важным шагом вперед. Ей дали главную роль в адаптации «Хартман-Холл», бестселлера, вышедшего прошлым летом, повествующего об аристократической семье корнцев на рубеже веков. Мама играла Леди Изабеллу, темпераментную наследницу, которая хотела, чтобы наследство Хартмана отошло ей. Другого главного героя, дальнего кузена Хартмана, также претендовавшего на наследство, играл австралийский актер Рэй Хэррингтон.

– Вся эта история с наследством на самом деле про права женщин. Но мне все равно придется делать сложные прически и плакать на крепком мужском плече, – объясняла мама папе. – А самое ужасное – придется носить корсеты. Я такая толстая.

– Ты?! Дорогая, да ты такая же стройная, как и в девятнадцать лет, – засмеялся папа.

– Фу, – сказал Бен. Он воспринял новость об успехе Алтеи с наименьшим энтузиазмом из всех них. – Сколько тебе было, когда ты познакомился с мамой?

– Я был намного старше. На целых десять лет. Coup de foudre.

Бен помолчал, потом спросил:

– А кто такой этот «ку де фудерер»? Тот, кто любит людей моложе себя?

Мама цокнула языком.

– Право, Бен, и чему вас только учат весь день в школе? Нет, ему было двадцать девять. А coup de foudre это… это когда кто-то пленяет твое сердце… Так ваш папа когда-то пленил мое.

– А ваша мама – мое. – Папа чокнулся с мамой бокалами.

Сидя опершись на папины голени с кучкой жареных орехов, в ночной рубашке, натянутой на колени, Корд смотрела вдаль на обрамлявшие залив утесы Биллз-Пойнт, розовеющие в закатном свете. На море стоял штиль, лазурная вода была спокойна, а со стороны деревьев у дороги доносилось ленивое воркование голубей. Корд чувствовала себя умиротворенной и очень счастливой, и ей хотелось загнать это чувство в бутылку и закупорить ее. Ей так нравилось жить здесь, ощущать тепло на руках, твердость загорелых костлявых ног отца, слышать легкий аромат маминых духов «Шанель № 19» и едва уловимое шипение пузырьков в шампанском.

– Когда начнутся съемки, мама?

– В октябре. Придется ненадолго уехать. Сцены внутри дома нужно снимать в Корнуолле. Миссис Берри любезно согласилась нам помочь. – Дети недовольно заныли, а Бен издал подчеркнуто громкий стон отвращения. – К тому же надеяться, что за вами присмотрит папа, не приходится.

– Это почему же? – поинтересовался Бен.

– Он… Ему нужно готовиться к постановке «Макбет», – ответила Алтея, мельком взглянув на мужа.

– Значит, вы просто оставите нас одних, – сказала Корд. – Мы будем заботиться о себе сами, как сироты.

– Не драматизируй, Корд. Миссис Берри будет водить вас в школу и делать вам чай по вечерам.

Глаза Корд загорелись:

– Я могу сама пройти вдоль реки до Ричмонда и сесть на поезд. В следующем году мне исполнится десять!

Алтея наклонилась и взяла ее за подбородок.

– Нет, не можешь.

– А я? – спросил Бен. – Я могу ее отводить. Мне уже десять. Я думал об этом: мне ничего не стоит отвести ее по пути в…

– Нет, Бен. В любом случае ты уедешь в пансион через год, – мягко перебила его мама.

– Но ведь я уже говорил вам раньше, – прошептал Бен. – Я не пойду в ту школу. Прости, но я просто не пойду.

– Послушай сюда, старина, – сказал папа. – Давай не будем об этом сейчас. Тебе обязательно там понравится. Вспомни Дженнингса. Ты же обожаешь книги про него.

– Да, но это все… – тонкий голос Бена дрожал. – Но я думал, что «Волшебное дерево» или… или «Лев, колдунья и платяной шкаф»-все это не… ненастоящее. Выдумка. Я не знал, что в реальной жизни ребенка тоже можно отправить в пансион. И что кто-то вообще может этого захотеть.

– Ох, дорогой, – грустно покачала головой мама.

– В любом случае, – папа повернулся к маме, словно Бен вообще ничего не сказал, – это твой звездный час, дорогая. И это прекрасно.

– Я не поеду! – упрямо повторил Бен, закрыв уши руками. Корд посмотрела на него с отвращением и пихнула в предплечье.

– Тихо, Бен, ш-ш-ш! Ты портишь мамин вечер.

Бен демонстративно пожал плечами, но руки опустил. Мама отодвинула от себя орехи:

– Вот. Мне больше нельзя. Теперь я на строгой диете. Тони, дорогой, унеси их…

И тут Бен закричал так, что все подпрыгнули.

– Что ты творишь? – яростно сказала Корд, повернулась и увидела Мадлен Флэтчер, стоящую на ступеньках крыльца. В угасающем вечернем свете та закрывала собой солнце, отбрасывая длинную тень.

Уайлды посмотрели на нее, и Корд почувствовала, как они инстинктивно теснятся ближе друг к другу.

– Я пришла поблагодарить вас за вчерашнее, мистер Уайлд. – Она посмотрела на Корд. – На самом деле я хотела играть с вами. Я была противной, потому что вы плохо со мной обращались. Но я хочу извиниться за то, что наябедничала, и за то, что посеяла вражду между двумя нашими домами.

– Никакой вражды, дорогая, – засмеялся папа.

– Милая девочка, – сказала мама, улыбаясь ей. Она подошла ближе. – Не хочешь ли остаться на ужин?

– Нет! – запротестовал Бен.

– Да пожалуйста, – ответила Мадлен, поднялась на две ступеньки вверх и сказала Алтее, стесняясь: – Спасибо вам большое.

– Не за что. Лучше сбегай домой и скажи отцу, что останешься.

– Его нет.

– О, – Корд бросила взгляд на маму, та качала головой. – Тони, разве ты с ним не поговорил…

– Да, – пробормотал папа. – Мне казалось, я поговорил. Он что, снова оставил тебя одну? – спросил он Мадлен.

– Можете проверить мой дом, если хотите, – ответила та, склонив голову набок. – Я не вру, я вообще никогда не вру. У него встреча в Бирмингеме по поводу стальных стержней. Он инженер. Он оставил мне сосисок, но я не знаю, как их готовить.

Корд почувствовала, как сердце в ее груди забилось быстрее. Она не жалела Мадлен, даже несмотря на нелепый викторианский белый передник с ажурной вышивкой, на ее голые ноги в туфлях на застежках, на обгрызенные ногти и жидкие волосы, обрамлявшее усталое лицо, словно причудливый капюшон. Нет, она не жалела ее, но поняла, что испытывает перед Мадлен благоговейную дрожь. Насколько одиноко, насколько жутко было девочке, до какой степени отчаяния она дошла, если, наступив на горло собственной гордости, вернулась в дом, где с ней обошлись так грубо?