Читать книгу "Екатерина Великая - Ольга Игоревна Елисеева"

Сначала Новиков отвечал на все вопросы уклончиво. Из его показаний выходило, что он был против «строгого наблюдения», но принял «седьмой градус». С петербургскими братьями не переписывался, в Москве «масонством совсем не занимался», опасался Шварца, но стал вторым после него человеком — начальником «теоретического градуса», то есть ведал переходом «братьев» от низших степеней к высшим. Фактически отсевом «масонских толп» и выявлением достойных. Шешковский, ознакомившись с присланными из Москвы бумагами, пометил на протоколе допроса: «Деяния его совсем противны его изречениям»[1637].

Документы ордена, написанные рукой Новикова, не позволяли поверить, что он «совсем мало знал» о делах «братства». Среди прочего Екатерину интересовала присяга масонов. Издатель отвечал, что сам был принят без каких-либо обрядов, остальные тоже. Ему показали текст, написанный им же, где говорилось, что в орден принимают «с ужасными клятвами», целованием креста и Евангелия. Согласно этой присяге, адепт должен был «в неразрывной верности ордену состариться… начальникам всякое послушание оказывать… перед высокопросвещенным собратством ни о какой тайне не умалчивать» и даже «правительству о тайне орденской никакою грозимою казнью не открывать»[1638].

Прозоровский писал Шешковскому из Москвы о Новикове: «Такого коварного и лукавого человека я… мало видел. К тому же человек натуры острой, догадливый и характер смелый и дерзкий… Весь предмет его только в том, чтобы закрыть его преступления»[1639].

Глава Тайной экспедиции и сама Екатерина готовы были согласиться с такой характеристикой. Императрица не имела причин сочувствовать Новикову. В печати, не называя имен, он неоднократно наносил ей личные оскорбления. Еще в «Трутне» редактор писал: «Госпожа „Всякая всячина“ на нас прогневалась и наши нравоучительные рассуждения называет ругательствами. Но теперь вижу, что она меньше виновата, нежели я думал. Вся ее вина состоит в том, что на русском языке изъясняться не умеет». Это был удар ниже пояса, намек на немецкое происхождение государыни. Она столько лет учила русский, усвоила живую суть языка, собирала пословицы и поговорки, читала летописи, писала заметки по русской истории и пьесы на русском же, уверяла Вольтера в «силе и красоте языка нашего», создала академию для составления «Словаря», внушала иностранным авторам, желавшим взяться за историю России, что, не зная русского, такой труд не поднять. А ее уличали в неверном употреблении слова «ругательство»!

Ни один текст Екатерины, будь то журнальная статья, или указ, не выходил из кабинета без проверки статс-секретарями грамотности написанного. В конце концов, Екатерина могла вернуть Новикову упрек. «Рассматривать человека надлежащим образом во всех окрестностях его»[1640], — сказано, без сомнения, по-русски. Но в своем глазу бревна не видно, и издатель продолжал: «Госпожа „Всякая всячина“ написала, что пятый лист „Трутня“ уничтожает. И это как-то сказано не по-русски — уничтожить, то есть в ничто превратить есть слово, самовластию свойственное, а таким безделицам, как ее листки, никакая власть неприлична»[1641]. Здесь автор уже играл с огнем, заявляя, что человеку, плохо знающему русский и выпускающему бездельные журналы, власть неприлична.

Эта полемика происходила в мае 1769 года. Оценим терпение «самовластной» императрицы. Она никогда не забывала личных оскорблений, но и не карала только за них. Теперь Екатерина могла сказать, что не ее злая воля, а игры Новикова с законом привели его в Шлиссельбург. На следствии Николай Иванович поклялся именем Бога, что не знал ни о какой корреспонденции с иностранными принцами. Ему предъявили письма Шварца не одному Фердинанду Брауншвейгскому, но и другому крупному прусскому масону Карлу Гессен-Кассельскому, с которым обсуждался вопрос о возведении Павла в ранг Великого Провинциального Мастера. После демонстрации письма Баженова о встречах с великим князем узник назвал себя «совершенным преступником»[1642].

«Масса слов…»

Получив признание заключенного, следовало остановиться и подумать. Екатерина не любила резких шагов. Даже когда дело казалось решенным, но требовало крутых мер, императрица медлила, представляла себе последствия. С годами она все лучше понимала свою покойную свекровь Елизавету Петровну. Во всяком случае, пословица: «Семь раз отмерь, один отрежь» — подходила ей теперь как нельзя лучше.

Финальное расследование дела московских мартинистов велось до конца лета. 1 августа Екатерина подписала указ Прозоровскому относительно Новикова: «15 лет Шлиссельбургской крепости для покаяния в своих злодеяниях»[1643]. Это был приговор без формального суда. Только на основании раскрытых следствием обстоятельств. Перед тем как обнародовать свое решение, императрица две недели продержала проект документа у себя «в куверте», как тогда говорили.

Ей было над чем поразмыслить. Приговором по делу Новикова оказались бы задеты слишком многие высокие персоны. Стоило ли их тревожить? Настраивать против себя? С другой стороны, оставлять осиное гнездо в доме казалось опасно. «Братья» создали вокруг Павла цепь приверженцев, с каждым днем их могущество возрастало. Екатерина ощущала угрозу, а в таких случаях она предпочитала действовать.

Смерть Потемкина заставила ее врагов зашевелиться. Многие почувствовали уязвимость государыни. «Теперь все, как улитки, станут высовывать головы»[1644], — жаловалась Екатерина Храповицкому. Момент для сторонников Павла выглядел благоприятным. Если бы наша героиня сумела отразить их натиск сейчас, она получила бы еще несколько лет относительно спокойной жизни. Для этого следовало разорвать связь наследника с берлинскими «братьями» и примерно покарать розенкрейцеров внутри страны.

Тронуть крупных тузов, вроде Репнина, Гагарина или Куракина, Екатерина не могла, как когда-то не имела возможности наказать Панина. Их опасно было загонять в угол, ведь тогда действия сторонников ее сына стали бы непредсказуемыми. Последние могли оказать ожесточенное сопротивление, а императрица старалась не доводить до крайностей. Худой мир лучше доброй ссоры. Тем не менее представителей «прусской» партии стоило напугать. Точно так же как «либеральную» воронцовскую группировку остерегли делом Радищева, мистиков от политики символически предупредили, осудив Новикова.