Читать книгу "Год Черной Лошади - Марина и Сергей Дяченко"

Алонсо молчал.

— А давайте так, будто вы ничего не знаете, — сказал Санчо тоном ниже. — Вы только отдайте письмо…

Алонсо молчал и смотрел на Санчо; оруженосец аккуратно выцепил сложенный вчетверо листок из его ослабевших пальцев:

— Сеньор Алонсо, вы же господин мой! Вы можете отдать мне письмо с приказом, чтобы я сжег его, к примеру… А перед тем как сжечь, я поразузнаю малость. У меня и опыт есть кое-какой… Как-то у меня на сарае написали… — Санчо, наклонившись к хозяйскому уху, подробно сообщил, что именно написали, и Алонсо, вздрогнув, подивился своеобразию народного юмора. — Ножиком вырезали, — радостно продолжал Санчо. — Так что я сделал? Я в тот же день собрал у себя всех, на которых подозрение имел, ну, как бы ненароком… И вот когда всех их собрал — по роже сра-азу догадался, чьих рук дело… И что вы думаете? Еще до вечера слова соскребли и мне сарай покрасили…

— Дай, — сказал Алонсо.

— Что?

— Письмо… дай.

Санчо помедлил — и протянул ему сложенный вчетверо листок.

«Если Алонсо Кихано никогда не наденет латы и останется дома, Санчо вдобавок к задатку получит еще дважды по столько»…

Алонсо смял бумажку в кулаке. Сдавил сильнее; разжать бы сейчас ладонь — а нет ничего, пепел…

Санчо топтался рядом. Ждал.

— На, — Алонсо вернул ему бумажный комок, вытер руку о полу куртки. — На… возьми.

Повернулся и быстро пошел прочь.

* * *

— Итак, господа, сегодня последний вечер… Когда мы вместе. Завтра рано утром я выведу Росинанта… А славный мой оруженосец Санчо Панса выведет своего верного ослика. И мы отправимся… и я верю, что когда мы вернемся наконец домой, мир станет лучше. Выпьем, господа!

В молчании поднялись бокалы.

Цирюльник не пришел, сказавшись больным, а нотариус уже две недели в отъезде. Стало быть, нотариуса отметаем сразу, а цирюльник… Цирюльника тоже отметаем. Именно потому, что конверт подсунули во время бритья, ну не дурак же цирюльник, чтобы вот так подставляться…

Алонсо скрипнул зубами. Накануне великого дня он думает о низком, мелочном, грязном. Эти подозрения… В конце концов, цирюльник ни разу не давал повода считать его подлецом!

За столом, кроме Алонсо, Альдонсы и Санчо Пансы, сидели фигуранты, и оба невеселые: Карраско казался озабоченным, Авельянеда — тот вообще надулся как туча…

Стоило устраивать перед самым отъездом этот… фарс?

Что сказал бы отец?

Но теперь уже поздно. Теперь ничего не остановить…

Он должен узнать правду.

* * *

— Вы ешьте, господа, — приговаривала, носясь вокруг стола, Фелиса. — Ешьте, прошу вас, уважьте…

— Да уж тут такие сидят, — отозвался Санчо, — которые хорошо едят… За ухо небось не понесем, а прямо в рот!

В одиночестве рассмеялся Карраско. Бледно улыбнулась Альдонса.

— Господа, а вот эта олья — по рецепту добрейшего Панса… Ешьте, ешьте! Подкрепляйтесь, сеньор Алонсо, с завтрашнего дня неизвестно еще, где и чем поживиться придется…

— А ты не волнуйся за него, — обернулся Санчо. — Со мной он кору глодать не будет… Я в горсти умею олью готовить! А также щипанку, крученики, завиванцы, кендюхи, бабки, варенуху, мокруху, спотыкач с имбирем и контабас в придачу…

Гости одобрительно переглянулись; Санчо по-хозяйски кивнул Фелисе:

— А теперь, девка, неси фирменное блюдо.

И Фелиса вынесла круглый поднос, накрытый платком, и поставила перед Санчо.

— Это еще что такое? — нервно спросил Карраско. Авельянеда только мрачно зыркнул.

— А здесь, господа, у нас подлость с приправой, — весело сообщил Санчо и сдернул платок.

Перехваченная резинкой пачка денег. Сложенный вчетверо, аккуратно разглаженный лист бумаги.

Санчо впился в их лица.

Оба занервничали. Оба делают вид, что не понимают, что происходит; который все-таки из них? Карраско или Авельянеда?

Неловкое молчание затягивалось. Санчо чувствовал, как гуляет над полом холодный сквозняк, заставляя ежиться, поджимать пальцы ног в башмаках…

— Как это понимать, любезный Панса? — осведомился Авельянеда.

— А никак, — Санчо безмятежно улыбнулся. — Это мне по случаю деньгами пособили, чтобы я провернул одно дельце… Но не выгорело дельце, сорвалось. Как честный человек, думаю денежки сегодня вернуть.

Из-под воротника Авельянеды выползла предательская краснота, поползла вверх по толстой шее, к щекам, ко лбу; Санчо смотрел, не отводя взгляда. Тогда Авельянеда демонстративно пожал плечами и склонился над тарелкой; некоторое время над столом висела напряженная тишина.

В этой тишине Алонсо поднялся снова.

— Господа… Завтра я отправляюсь в путь, который, каждый по мере своей возможности, прошли много поколений моих предков… Путь, проложенный для нас Рыцарем Печального Образа, человеком, который незримо присутствует за этим столом…

Тогда их взгляды невольно обратились к портрету Дон-Кихота. Тому, что до времени прятался под гобеленом; тому портрету, на котором Рыцарь Печального Образа счастливо смеялся.

— Господа… Сегодня я счастлив. Ни происки… людей, способных на подлость… ни даже… безумие не смогли меня остановить. Слышите? Завтра я выступаю.

Авельянеда засопел и криво улыбнулся. Санчо по-прежнему не сводил с него глаз.

Алонсо вышел из-за стола. Остановился перед возвышением, на котором, согласно традиции, были разложены его латы, шлем и копье:

— Да, я надену эти доспехи. Я не вижу в этом ничего смешного; я не вижу ничего смешного в том, что хоть один человек среди всего этого прекрасного и несправедливого мира пустится в дорогу не ради собственной выгоды, а ради тех, кому кроме Дон-Кихота — никто не поможет…

— Сеньор Алонсо, — не выдержал Авельянеда. — Сегодня мы видим вас, быть может, последний раз… Не поговорить ли нам о чем-нибудь приятном? О погоде? О политике? О приключениях Амадиса Галльского, наконец?

— Сеньор Авельянеда, — с улыбкой заметил Санчо. — Слыхали пословицу? Гость хозяину не указ, гость как невольник, где посадят, там сидит… И с чего это вы взяли, что видите сеньора Алонсо в последний раз? Ой, не дождетесь, сеньор Авельянеда!

Авельянеда вспыхнул и часто задышал:

— Господа… Господин Карраско. Вы бы… как специалист… Если человек надевает на голову бритвенный тазик, какие-то доспехи, берет какое-то копье… и при этом утверждает, что действует в интересах человечества — по-моему, это и есть случай самого натурального помешательства, вы меня простите, я не медик, я не вправе ставить диагнозы… Я искренне надеялся, что хотя бы трагическая история вашего батюшки, сеньор Алонсо, заставит вас взяться за ум. Я считал, что ваше странствие — своего рода игра… Что вы поиграете в странствующего рыцаря — да и образумитесь… Что поделать, инфантилизмом нынче страдают до сорока лет и до пятидесяти, никто не хочет взрослеть, взрослеть неудобно, взрослеть неприятно… Но вы-то, вы, сеньор Алонсо! Я так рассчитывал на вас… А теперь я вижу, что вы всерьез отправляетесь носиться по свету в погоне за химерами, смеша всех добрых людей, знакомых и незнакомых. И какой гуманистический пафос! Какая выспренность! Никому вы не нужны, кроме себя самого да, простите, сеньоры Альдонсы… которую вы своими же руками делаете навек несчастной!