Читать книгу "Война, которая покончила с миром. Кто и почему развязал Первую мировую - Маргарет Макмиллан"

С той поры ведутся споры, прав ли был Мольтке в том, что Германии было слишком поздно начинать войну на одном фронте в одиночку. Генерал Гренер – тогдашний начальник департамента железных дорог Генерального штаба Германии – впоследствии утверждал, что это было бы осуществимо[1784]. Был достигнут компромисс: развертывание войск на обоих фронтах будет продолжено, как и планировалось, но немецкие армии на западе будут стоять перед французской границей до тех пор, пока не прояснится позиция Франции. Мольтке так никогда и не оправился от психологического поражения, которое потерпел в тот день. Когда он возвратился домой после просьбы кайзера проводить частичную мобилизацию, как вспоминала его жена: «Я сразу же увидела, что произошло нечто ужасное. Его лицо было багровым, пульс едва прощупывался. Передо мной стоял отчаявшийся человек»[1785].

В тот же вечер пришла вторая телеграмма от Лихновски, в которой говорилось, что его предыдущая телеграмма была ошибочной; англичане настаивали на том, чтобы не было ни вторжения Германии в Бельгию, ни нападения на Францию, и, более того, немецкие войска, нацеленные на западе на нападение на Францию, не должны быть переброшены на восток против России. Когда Мольтке возвратился в королевский дворец в Берлине, чтобы получить разрешение возобновить меры против Бельгии и Франции, кайзер, уже лежавший в постели, резко сказал: «Поступайте как хотите; мне все равно» – и повернулся на другой бок[1786]. Но в те решающие сутки его министрам, которые не ложились спать до раннего утра следующего дня, споря о том, требуется ли для войны с Россией ее официальное объявление, было не до сна. Мольтке и Тирпиц не видели такой необходимости, но Бетман, который говорил, что «иначе я не смогу тянуть за собой социалистов», победил – и это была одна из его последних побед над военными[1787]. Текст объявления войны должен был быть подготовлен и телеграфирован Пурталесу в Санкт-Петербург. С принятием Германией решения о проведении мобилизации теперь три из пяти великих европейских держав начали всеобщую мобилизацию и были либо уже официально готовы к войне, как Австро-Венгрия, либо почти готовы к ней, как в случае с Россией и Германией. Из трех оставшихся Италия выбрала нейтралитет, Франция решила игнорировать ультиматум Германии и начала у себя всеобщую мобилизацию 2 августа, а Великобритания все еще не решила, что ей делать.

1 августа было у англичан началом официальных выходных. Многие семьи уехали на побережье, а в лондонском Музее мадам Тюссо проходила выставка новых восковых фигур для отдыхающих: «Европейский кризис. Близкие к оригиналам портретные модели его императорского величества императора Австрии, короля Сербии Петра и других царствующих монархов Европы. Кризис автономного управления в Ирландии. Сэр Эдвард Карсон, г-н Джон Редмонд и другие знаменитости. Представители военно-морского и армейского командования. Приятная музыка. Освежающие напитки по доступным ценам»[1788]. В коридорах власти на Уайтхолле не было каникулярного настроения, и на этот раз все более угрюмому Грею не удалось ускользнуть в свой загородный дом.

Одна плохая весть следовала за другой. Лондонский Сити был в панике. Банковская ставка за ночь удвоилась, и сотни людей выстроились в очереди во дворе Английского банка, чтобы обменять свои бумажные деньги на золото. Руководство фондовой биржи приняло решение о ее закрытии до дальнейшего уведомления (фондовая биржа оставалась закрытой до января следующего года). Ллойд Джордж, как канцлер казначейства, и Асквит собрали на совещание ведущих бизнесменов, пытаясь уверить их, что правительство вмешается в случае необходимости стабилизировать экономику. С континента приходили сообщения о передвижениях армий и рассказы (которые оказались неправдой) о том, что немецкие войска уже переходят границу Франции. В личном письме Николсону в министерство иностранных дел британский посол в Берлине Гошен горестно писал: «Это все ужасно! Полагаю, что всем моим слугам надо дать расчет, и я останусь со своим английским камердинером и швейцарской aide-cuisinier. Надеюсь, вы не так устаете, как я»[1789].

Кабинет министров собрался на заседание поздним утром в субботу, 1 августа. «Честно могу сказать, что никогда не испытывал более горького разочарования», – написал после него Асквит Венеции Стенли – но он имел в виду, что не смог встретиться с ней в течение недели. Международный кризис, продолжил он, не приближается к своему разрешению, и кабинет министров по-прежнему не может решить, что делать. В то утро одни все еще были за то, что Асквит в своем письме назвал «политической линией Manchester Guardian»: Великобритании следует объявить, что она ни при каких обстоятельствах не вступит в войну на континенте, – а на другом полюсе были Грей со своими сторонниками, такими как Черчилль и сам Асквит, которые отказывались исключать возможность войны. Грей снова намекнул на свой уход в отставку, если кабинет примет решение о проведении твердой политики невмешательства. Между теми и другими находилась все еще не определившаяся со своей позицией ключевая фигура – Ллойд Джордж, который темпераментно склонялся к миру, но прекрасно понимал, что Великобритании необходимо сохранить ее положение великой державы. На заседании было решено только лишь, что министры не будут просить парламент санкционировать отправку во Францию британского экспедиционного корпуса[1790].

После заседания кабинета министров Грей принял Камбона, который с нетерпением ожидал в министерстве иностранных дел вестей о намерениях Великобритании. Французский посол подчеркнул величайшую опасность, исходящую теперь для его страны от Германии на суше, и то, что военно-морской флот Германии теперь может угрожать ее атлантическому побережью, оставшемуся без защиты, как с некоторой долей преувеличения утверждал Камбон, в результате договоренности с Великобританией, которая гарантировала его защиту. Грей мало утешил его, снова размахивая перед ним «свободой действий». Нейтралитет Бельгии, однако, был важен для англичан, и министр иностранных дел собирался в понедельник просить палату общин – если кабинет министров согласится – утвердить, что Великобритания не допустит нарушения этого нейтралитета. Камбон указал, что общественное мнение во Франции будет весьма разочаровано таким запаздывающим ответом Великобритании, и, если верить отчету Грея об этой встрече, сделал предупреждение: «Если вы не поможете Франции, Антанта исчезнет; и независимо от того, будет ли победа на стороне Германии или Франции и России, ваше положение в конце войны окажется очень неудобным»[1791]. После этого Камбон шаткой походкой вошел в кабинет Николсона с побелевшим лицом и смог лишь сказать: «Они собираются бросить нас, они собираются бросить нас»[1792]. Своему другу – английскому журналисту, который пришел к нему во французское посольство, – он сказал: «Я думаю, не следует ли убрать слово «честь» из английского словаря». Николсон поспешил наверх, чтобы спросить Грея, правду ли говорит Камбон об их встрече. Когда Грей подтвердил это, Николсон с горечью сказал: «Вы сделаете нас… притчей во языцех во всех странах» – и выразил свой протест, добавив, что министр иностранных дел всегда давал Камбону понять, что в случае агрессии Германии Великобритания примет сторону Франции. «Да, – ответил Грей, – но не в письменном виде»[1793]. В тот вечер Кроу, который в министерстве иностранных дел был решительным сторонником вмешательства, написал своей жене: «Правительство наконец приняло решение сбежать и бросить Францию в час нужды. Настроение в министерстве таково, что практически все хотят подать в отставку, чтобы не служить такому правительству бесчестных трусов»[1794].