Читать книгу "Река без берегов. Часть 2. Свидетельство Густава Аниаса Хорна. Книга 2 - Ханс Хенни Янн"

Этот лабиринт — я не хочу в нем погибнуть — я хочу добраться до выхода.

Пока Аякс в последний раз пытается соблазнить Хорна, тому приходит в голову, что при их встрече незримо присутствует еще кто-то (Свидетельство II, с. 567):

Но этот ТРЕТИЙ, присутствовавший лишь предположительно, так и не дал понять, ведет ли он борьбу по поручению сил Милосердия или Разрушения.

Это высказывание кажется мне отсылкой к теории Эмпедокла, о которой уже шла речь выше (с. 865). Согласно Эмпедоклу, всеми процессами в мире управляют Любовь и Раздор. Тутайн и Аякс, возможно, олицетворяют эти две силы (поскольку Хорн называет их «душевными коэффициентами»: Свидетельство II, с. 572). С Эмпедоклом может быть связано и рассуждение Хорна о плавании «по одному из морей нашей крови» (там же, с. 573). Греческий философ писал (фрагмент 93: Эмпедокл, с. 195):

Сердце питается кровью, прибоем ее и отбоем, В нем же находится то, что у нас называется мыслью — Мысль человека есть кровь, что сердце вокруг омывает.

Эпизод посещения Хорна Льеном усиливает впечатление, что Льен, Зелмер и их жены — благожелательные наблюдатели за процессом преображения Хорна, представители каких-то высших сил. Здесь опять всплывает мотив меда и «медвяных» красок («Ром был крепким и ароматным, как всегда; поджаренный хлеб — безупречным; апельсиновый джем — прозрачным и желтым; чай — таким, какой нравится Льену: золотисто-коричневого цвета. Он неторопливо намазал кусок хлеба маслом и медом»: Свидетельство II, с. 577). Льен, который раньше многократно интересовался местонахождением Тутайна, теперь задает вопросы о пропавшем Аяксе и фактически вынуждает Хорна изложить ему все свое мировидение. При этом он ведет себя как руководитель корпорации мастеров, в которую входит Хорн (там же, с. 578):

Вы ощущаете себя игрушкой слепых сил Мироздания, тогда как на самом деле вас назначили суверенным строительным мастером. Вы неблагодарны. Вы разбазариваете ценный строительный материал…

Под «ценным строительным материалом», видимо, можно понимать Аякса.

* * *

Эпизод посещения Хорна Оливой определенно соотносится с римским праздником богини Феронии, который отмечался 13 ноября. Ферония («He-культивированная, Не-прирученная») была древней сабинской богиней природы и ее диких жизнетворных сил; богиней путешественников, огня и вод, женского плодородия и здоровья: она способствовала превращению «дикого» в «окультуренное». Ее святилища располагались в диких местах — в рощах, у родников, вдали от людских поселений. Они считались нейтральной территорией, где находили прибежище чужеземцы и всякого рода маргиналы. Варрон отождествлял Феронию с Либертас (олицетворенной «Свободой»), В ее святилище в Тернации беглые рабы получали свободу, и вообще она считалась «богиней вольноотпущенников» (dea libertorum).

Олива, когда появляется в доме Хорна, выглядит как нимфа источника (см. выше, с. 482: «Олива бродит по дому, заплаканная») или как персонаж этрусских фресок (женщина слева вверху, в накидке и полусапожках, из «гробницы львиц» в Тарквинии, см. рисунок 6 на с. 853, вверху слева). В тексте романа о ней говорится (Свидетельство II, с. 591):

Слипшиеся от дождя волосы, промокшее пальто, пропитавшиеся водой ботинки… Ее лицо, обтянутое серой пятнистой кожей, поблескивает светлыми жемчужинками, которые, словно бородавки, повисли на мочках ушей, подбородке и щеках.

С другой стороны, она напоминает Музу из романа Янна «Угрино и Инграбания» и ранней пьесы «Анна Вольтер» (см. выше, с. 773, комментарий к с. 592). Хорн, видимо, неправильно истолковывает ее поведение и внешний облик (Свидетельство II, с. 594; курсив мой. — Т. Б.):

Олива поднялась, шагнула ко мне и запечатлела на моих губах короткий жесткий поцелуй. Прежде чем она отвернулась, я заметил, что лицо ее — от отвращения или от стыда — сделалось пурпурно-красным.

Потому что эта Муза — утренняя заря, и краснеет она, выходя из брачного покоя после счастливой брачной ночи (Угрино и Инграбания, с. 188; курсив мой. — Т. Б.):

В самом деле, она идет — красная, красная, как кровь… Нет, не как кровь, это нехорошее сравнение… Красна, как розы… и сияет… Цветы очнулись от сна. Они еще влажные — и, может, все еще грезят. Грезят о брачной ночи, той самой, когда Госпожа станет Пчелой, Постелью, Сводницей и Соединяющим Лоном между ними и другими цветами.

Хорн даже постель для Оливы приготовил «в той комнате, которая выходит окнами на восток» (Свидетельство II, с. 593).

Мнимый «любовный треугольник» Аякс — Олива — Хорн имеет и психологическое объяснение, которое формулируется в самом романе (там же; курсив мой. — Т. Б.):

Есть молодая женщина, с благословенным чревом… Есть разум, который знает о прежних переживаниях и клятвах, для которого открыт архив столь многих уже потерпевших крушение целей и решений, который сохраняет пока лишь тень вчерашнего или позавчерашнего дня, но, помня о врожденной или приобретенной несостоятельности своего обладателя, обращается к нему с ходатайством и одерживает победу над жестоким инстинктам.

Попытка Хорна «найти оправдание для Оливы» (там же, с. 597), «подлинной матери человечества» (там же), выражает его стремление примириться с Природой, с Мирозданием.

И в этом контексте очень значимой оказывается непонятная на первый взгляд история о трех батраках, один из которых на празднике стрелковой гильдии обрызгал Хорна мочой (там же, с. 598–601). Дело в том, что история эта отсылает к преданию о рождении легендарного охотника Ориона, будто бы впервые изложенному Гесиодом («Перечень женщин или Эои», фрагмент 148 В: Гесиод, с. 136–137: курсив мой. — Т. Б.):

Аристомах рассказывает, что некий Герией, желавший иметь сына, дал в Фивах обет. Юпитер, Меркурий и Нептун пришли в гости к Гириею и велели принести жертву для рождения сына. С жертвенного быка сняли шкуру, боги излили в нее семя, а затем по приказу Меркурия шкура была зарыта в землю. Когда родился обещанный сын, его назвали Орионом. Нечто подобное о рождении Ориона рассказывает Гесиод.

В другой версии мифа, изложенной греческим поэтом V века Нонном Панополитанским (Деяния Диониса XIII, 96; курсив мой. — Т. Б.), Ориона зачинают с помощью мочи, а не семени (почему он и получает сперва имя Урион), а вынашивает его бычья шкура, которая в английском переводе названа a wrinkled or fruitful oxhide («складчатой или плодоносной бычьей шкурой»):