Читать книгу "Князь Клюква - Борис Акунин"

– Что будешь делать, если Всеволод Черниговский в поход позовет? Мужиков в лаптях пошлем? То-то сраму будет.

– Пошлем двадцать конных дружинников и восемьдесят пеших, из крепости. Пресветлый только рад будет: вместо пятидесяти воев получит сто. А ополченцев на ту пору посадим в Локоть, речной брод от половцев сторожить – ведь во время пахоты или урожайного сбора пресветлый в походы не ходит… Итак, двести двадцать гривен есть, больше половины выкупа.

Завернулся третий палец:

– Сорок боевых коней, какие освободятся, продадим князю остромскому, у него весной лошадиный мор был. Это еще восемьдесят…

Вспомнил про серебряное зеркало, оставшееся лежать в горнице. Дорогая вещь, гривен двадцать стоит. Поколебался – но не хватило духу. Вместо этого сказал, согнув безымянный:

– Остатнюю сотню займем в Чернигове у евреев, под пятину. Делать нечего.

– А половцы нападут? Как мы против них с двадцатью конными? – вскричал боярин, лицо которого от этих подсчетов сделалось багровым. – Ведь прознают!

– В этот год не нападут. Зачем им, коли четыреста гривен получат? А когда с ростовщиками расплатимся, станем потихоньку выправляться.

– Нет на это моего согласия! – Добрыня не только ус дернул, но и ногой топнул. – Не позволю! Не ты дружину ладил, не ты воинов одного к одному собирал, не ты коней растил, стройному бою учил! Отец твой, с неба глядя, кровавыми слезами заплачет. Не стал бы он ради Бориски-изгоя рушить свою конницу!

– Отец – нет, не стал бы. – Ингварь опустил глаза. Смотреть на гневного Путятича было жутко, перечить – того паче. Оттого голос князя сделался едва слышен. – Но князь теперь не отец, а я. И мне по-другому невмочь. Если попущу брата единокровного на части разорвать, кто я после этого буду? Как жить стану? Распорядись, Добрыня, чтобы дружинники жребий кинули, кому спешиваться. Объясни им. На тебя они роптать не посмеют… А мне надо в Радомир ехать. Солнце уже высоко. – Он посмотрел на небо и кисло прибавил: – Скорей всего, нынче вечером и вернусь. Ночевать там не останусь.

Про чудеса книгочтения

До города Радомира, столицы соседнего княжества, ехать было в ту же сторону, куда катилось по небу светило – на запад. Дорога неближняя, но и недальняя, тридцать верст. Три часа рысью, на которой старый, но еще сильный Василько, буланый конь, оставшийся после отца, показывал себя лучше всего. Галопом долго скакать уже не мог, уставал, а ровной рысиной побежкой мог выстукивать по полям хоть целый день. Василько был рослый, видный, грудастый. Одна беда – на правом глазу наросло бельмо. От этого конь норовил взять вбок и неладно выворачивал шею, приходилось все время оправлять уздой.

Бережно завернутое зеркало было пристроено на широкий круп. Там же – кожаный мешок с нарядным платьем. Ехать Ингварь собирался в чем поплоше, чтоб не пылить хорошего кафтана, не протирать на седалище бархатных портов, и так уже ветхих. Еще в мешке лежали красные сафьяновые сапоги с закрашенными киноварью пробелинами, отцовское, подшитое по росту корзно да оставшаяся после брата Владимира соболья шапка – она, наоборот, была маловата, только прикрыть макушку.

Уже сев в седло, князь с тоской оглядел двор, в котором вырос, – будто прощался с белым светом. Так оно, пожалуй, и было. Из-за Борисова письма он на время забыл о предстоящем терзании, а ведь сегодня прежнему существованию наступит конец. Всё будет то же, да не то. Краски полиняют, мир поблекнет, мечтания рассыплются серым пеплом. Такой же серой станет и жизнь.

Захотелось вернуться в терем, отправить Василька назад, в стойло.

Пересохло в горле.

– Попить принеси, – тихо сказал конюху.

Тот пошел к колодцу, зачерпнул воды, подал.

Спросил:

– Нешто вправду один поедешь? А то я быстро. Моя рыжая заседлана.

– Один…

Конечно, князю, даже невеликому, без сопровождения невместно, но слуги любопытны, болтливы. Сразу станет известно, зачем он в Радомир ездил и с чем вернулся. Да и на обратном пути лучше никого при себе не иметь. В одиночестве хоть наплачешься вволю.

Когда пил из ковша ледяную воду, вдруг вспомнил картинку из книги. Как княжич Трыщан и ясновласая Ижота пьют чашу с любовным зельем, которое приворожит их друг к дружке по гробовую доску. Посмотреть бы на ту картинку еще разок, чтобы прибавить себе храбрости, но книги уж нет.

Отец привез ее из Киева, подаренную кем-то из родичей. Том в переплете телячьей кожи никому в доме был ненадобен, и тринадцатилетний Ингварь забрал книгу себе. Сначала долго разглядывал цветные картинки. Там были морские ладьи, затейные терема, преужасные драконы, латные богатыри и не по-русски наряженные девы. Потом потихоньку стал читать. Писано было латинскими буквами, но о чем сказ – разобрать можно, непонятных слов мало, и они не мешали, а даже прибавляли волшебства. Должно быть, писец обитал в ляшской или чешской земле, где говорят почти по-нашему, только пишут иначе.

Ингварю понравилось и про короля Артиуша, и про витязя Анцолота, и про великого волхва Мерлуша, и про разные подвиги с чудесами, но самой любимой стала повесть о храбром Трыщане и княгине Ижоте, которые под воздействием чар так слюбились, что жизнь поврозь им сделалась хуже смерти. Всякий раз, когда Ингварь читал самое начало: «Не желаете ли, добрые люди, послушать прекрасную повесть о любви и смерти?» – у него замирало дыхание, а на глазах выступали слезы. Он раньше и знать не знал, что бывает любовь, ниспровергающая все преграды. Княжич стал мечтать, что тоже повстречает свою Ижоту. Они ничего на свете не устрашатся, всё преодолеют и будут вместе – либо испустят дух, но разлучить себя не дозволят. Второе мечтание, про единую смерть, почему-то было еще слаще первого.

Повсюду Ингварь высматривал, не обнаружится ли где ясновласая краса, на какую безошибочно укажет сердце. Однако откуда было взяться прекрасной Ижоте в захолустном Свиристеле?

Но сердце – оно такое. Если начнет чего-то жаждать, так вскоре и найдет.

На следующий год после того, как отец привез чудесную книгу, был съезд Ольговичей в Чернигове. Пресветлый князь собрал весь обширный род, с детьми, с домочадцами – ради укрепления уз и единения.

И там, в огромном соборе, переполненном князьями, княгинями, княжичами и княжнами, Ингварь увидел девочку с сияющим ликом, с золотыми власами ниже плеч. Раз только взглянул, и сердце крикнуло: она, Ижота!

Ее и звали почти так же: Ирина. Была она единственной дочкой западного соседа, князя Михаила Олеговича Радомирского.

Девочка устремленного на нее трепетного взгляда не заметила, к обомлевшему Ингварю ни разу не повернулась, но это было и не нужно.