Читать книгу "Темное дитя - Ольга Фикс"

Кот выглядел так, будто проглотил ненароком теннисный мяч и теперь этот мяч перекатывался у кота в животе, причиняя невыносимые страдания. Кот душераздирающе орал, но при этом не давал к себе прикоснуться, так что сразу пришлось дать ему наркоз. Это было так страшно! Только что кот шипел, бесновался и вдруг сделался похожим на тряпочку. Я потрогала его за лапы, заглянула в широко раскрытые невидящие глаза с неестественно огромными зрачками и шепотом, чтоб не услыхали ждущие в коридоре хозяева, спросила Жан-Марка, точно ли он уверен, что кот проснется.

Жан-Марк пожал плечами и велел мне работать, а глупости выбросить из головы. Откуда он может знать? Редко, но случается, что коты не просыпаются от наркоза.

– И что ты тогда делаешь?

– Выхожу к хозяевам и говорю, что я очень сожалею. Не думай об этом! Пока кот дышит, мы будем делать все, что нужно, и надеяться на лучшее. А какие еще есть варианты?

«Сбежать отсюда куда подальше и больше не возвращаться», – чуть не брякнула я.

Жан-Марк, похоже, видел меня насквозь. Ловко орудуя катетером, напоминающим обрывок тоненькой лески, он усмехнулся:

– Думаешь, стал бы я по своей воле этим заниматься? – Струйка мочи цвета томатного сока брызнула с шипением в лоток. – Поверь мне, я б лучше играл на скрипке. Но мир устроен так, что ты в нем делаешь, что умеешь, а умеешь ты то, чему тебя научили и за что тебе платят деньги.

– Разве ты не сам захотел стать ветеринаром?

– Ха! Я, можно сказать, ветеринаром родился! Подай-ка другой лоток, не видишь, вот-вот через край польется. Неделю, что ли, он у них не ссал, этот кот?

Я с быстротой фокусника сменила лотки, почти ничего не расплескав. Ну чуть-чуть.

– Как это – родился ветеринаром?

– Ну как-как? Мой отец был ветеринар, мой дед был ветеринар, прадед, его отец и так далее. С тех пор как в Лионе в конце восемнадцатого века открыли ветеринарную школу, все время кто-нибудь из нашей семьи там учится. Сейчас, например, мой младший брат, следующей осенью племянник пойдет. Так что у меня выхода не было. Не то б отец и дед меня прокляли, а прадед перевернулся в могиле.

– Жан-Марк, ты шутишь!

– Ничуть. В нашей семье очень серьезно относятся к традициям. Обрезание, бар-мицва, ветшкола, женитьба на хорошей еврейской девушке. Другие варианты не рассматриваются.

– И где она? Хорошая еврейская девушка?

– Встретится. Своевременно или несколько позже.

Избавленный от мяча в животе кот был уложен в клетку под капельницу. У него начали подрагивать усы.

– Он просыпается! – завопила я, прыгая от радости как сумасшедшая.

– Ce vrai[14], – сказал Жан-Марк, – значит, на сей раз нам повезло.

* * *

– Доктор, мне кажется, прошло уже два месяца. А она все ни в одном глазу.

– Ну она у вас точно щенная. Щенки прощупываются хорошо. Но пока все закрыто и никаких признаков. А вы точно уверены, что два месяца прошло?

– Ну откуда точно? Может, и не прошло еще. Я знаю?

– Но когда все-таки примерно была вязка?

Человек хмурится, трет лысину ладонью. Наконец хлопает себя по лбу:

– Точно! На пятый день Хануки! На первую свечку мы к родителям жены ездили, потом суббота была, потом у детей в школе вечер… точно, пятый день.

Жан-Марк оборачивается к календарю на стене:

– Так, когда у нас в этом году была Ханука? В ноябре или в декабре?

Ханука, понятное дело, каждый год бывает в кислеве. Но вот кислев свободно может выпасть как на ноябрь, так и на декабрь. Зависит от того, високосный ли был предыдущий год, один в нем был месяц адар или два.

Привыкаешь жить на два календаря. Как на два мира – в одном год начинается в январе, в другом в сентябре. Один солнечный, другой лунный. Когда в одном будни, в другом запросто может быть праздник, и наоборот.

Хорошо хоть, календари здесь продают с двумя датами сразу. Жан-Марк с легкостью отыскивает пятый день Хануки – и нет, срок рожать собаке еще не настал.

– Зайдите в конце недели, если не начнется само. Завяжите себе узелок на память, чтобы не забыть!

– Спасибо, доктор! Теперь уж я не забуду.

Я выглядываю в коридор – больше никого. Повезло мне, что клиент ошибся в расчетах. А то б зависли мы сейчас с кесаревым на добрую пару часов. В клинике ж никогда не угадаешь. Бывает, Жан-Марк и на перерыв днем не уходит. Бывает, и за полночь остается.

Что ж, можно складывать халат – и домой.

– Ты торопишься? Если нет, подожди. Сейчас быстренько минху скажу и отвезу тебя куда надо.

Жан-Марк часто предлагает подвезти меня после работы. Но обычно я спешу к Тёме, сразу прощаюсь и бегу на автобус. Так выходит быстрее. Обед же, по всему Иерусалиму пробки. Машины громко сигналят со всех сторон, шоферы ругаются на всех языках. Ни у кого нет терпения.

Старые улочки узки, разъехаться практически невозможно. Они рассчитаны на ослов. Натуральных, на четырех ногах и с хвостом. Когда в конце девятнадцатого века за пределами Старого города строились первые кварталы, машины здесь были редкостью.

Но сегодня у меня нет никаких особых дел. Ребецин обещала взять Тёму в школу, где учатся ее правнучки, на праздник первого сидура. Праздник, по идее, сейчас должен быть в разгаре. Пока все выступят, пока всех наградят.

Тёмка очень трепетно отнеслась к этому приглашению. Потребовала купить ей голубую блуз-ку с синей юбкой, как у других девочек, и заплести «правильные косички» – тугие, заложенные за уши. По-моему, они ей совсем не шли, да и кому такое уродство пойдет? Но я не стала с ней спорить. Тёмка, когда что-то кажется ей действительно важным, становится упрямой, не хуже ослика.

Я терпеливо ждала, пока из приемной доносились шаги и еле слышное бормотание. Но по дороге к машине все-таки не сдержалась:

– Знаешь, я все понимаю: заповеди, традиции, вера отцов. Даже то, что на телефон ты по субботам не отвечаешь, могу себе объяснить: надо ж человеку когда-нибудь отдыхать. Но молиться три раза в день по часам?! Что это – привычка? Дома родители заставляли, теперь никак отвыкнуть не можешь?

Жан-Марк закатывает глаза:

– Можно подумать, ты впервые видишь соблюдающего еврея. Оглянись вокруг, имя нам легион. Здесь, в Иерусалиме, мы, можно сказать, на каждом шагу. Сама ж говорила, отчим у тебя…

– Ну с досами в Меа Шеарим все ясно, у них, кроме Торы, других интересов нет. Когда папа мой в сорок лет тшуванулся, с ним тоже все ясно было. Всю жизнь человеку запрещали, а тут он наконец дорвался. А с тобой-то что не так? Ты ж нормальный человек, у тебя интересная работа, музыкой увлекаешься, театром.