Читать книгу "Девушка в голубом пальто - Моника Хессе"

Тихое жужжание радио заглушается храпом: папа уснул в своем кресле. Я продолжаю разбирать бумаги и обнаруживаю еще одну, поменьше. Она замысловато сложена звездочкой. Когда-то я, забросив математику, потратила два дня на то, чтобы научиться складывать записки звездочкой. Девочки в моей школе именно так складывали бумагу перед тем, как передать ее. Первой научилась Элсбет, а потом обучила всех остальных.

С минуту я вспоминаю, как разворачивается звездочка. Но как только я берусь за правильный угол, остальное получается легко. Это единственная записка, написанная печатными буквами: школьные задания полагается выполнять прописью. Буквы совсем крошечные. Мы с Элсбет передавали друг другу точно такие же. Писали тайком, укрывшись за учебниками, и обменивались ими, выходя в коридор.

Дорогая Элизабет!

Я сижу на математике. У учителя оторвалась подошва на туфле, и каждый раз, как он делает шаг, она издает пренеприятный звук. Этот звук в высшей степени неприличен, и все смеются. Хотелось бы мне, чтобы ты была в классе! Я думаю, Т. заметил меня сегодня, по-настоящему заметил. Это совсем не то, что поднять с пола мою ручку (которую я уронила возле его парты) или извиниться, случайно столкнувшись со мной в коридоре. (Элизабет, я говорила, что прибегала ко всем этим уловкам? Я даже дошла до того, что подкарауливала его у дверей. Дорогая, это чистая правда. Да, я буквально из кожи лезу, чтобы он обратил на меня внимание. Поверить не могу, что в детстве он приходил ко мне домой после школы и ел тосты. А теперь я перед ним робею и не могу сказать и двух слов.) Но сегодня все было иначе! Сегодня на уроке литературы меня вызвали к доске, и я сострила. А Т. засмеялся очень искренне, а потом признался, что это была смешная шутка. Смешная шутка! Значит, я не такая жалкая, как мне казалось. (Или все-таки жалкая?)

Я скучаю по тебе, мой дорогой утенок. Отвечай поскорее, как можно скорее!

С любовью и обожанием,

Маргарет.

Я перечитала письмо, потом прочла еще раз. Забытое тепло дружбы согревало страницы.

Разве я не рассказывала Элсбет точно в такой же записке, как в первый раз рассмешила Баса? Сколько таких записок я писала! В них было полно секретов и историй, и они были идеально сложены звездочкой. А сколько записок я получила в ответ! Однажды Элсбет подарила мне для них коробку. Это была старая коробка из-под сигар, обклеенная цветной бумагой и покрытая лаком. Я спросила, сделала ли она эту коробку сама, и она засмеялась: «О господи, нет! Я не собираюсь пачкать руки. Просто увидела ее и подумала, что она тебе понравится, моя дурочка. В нее можно складывать записки». Это так похоже на Элсбет. Щедрая и беззаботная. Она делала подарки так небрежно, что я никогда не чувствовала себя обязанной. «Ты должна соврать Басу, что тебе подарил ее другой мальчик, – сказала она. – Чтобы он приревновал».

Сохранилась ли у меня эта коробка? И узнаю ли я себя в этих письмах?

Моя жизнь – словно неряшливая комната, в которой выключен свет. Смерть Баса – темнота, и ее замечаешь первым делом. Сразу понятно, что что-то не так. Это горе заслоняет все остальное. Но если включить свет, станет заметно, что в этой комнате многое не в порядке. Вся посуда грязная. В раковине плесень. Коврик положен косо.

Элсбет – мой коврик, положенный косо. Элсбет – горе, которое я бы почувствовала, если бы все не было скрыто тьмой.

Дело в том, что Элсбет не умерла. Элсбет живет в двадцати минутах от меня, вместе с немецким солдатом. Она говорит, что любит его. Вероятно, любит. Я однажды встретилась с ним. Рольф красивый и высокий, с приветливой улыбкой. Он сказал, что все мальчики хотят Элсбет, и ему очень повезло, что она выбрала его. Говорил, что работает на какую-то шишку в гестапо, и я должна дать знать, если мне что-нибудь понадобится. Потому что друг Элсбет – его друг. Я пожала Рольфу руку, и меня чуть не вырвало.

Сейчас, когда я смотрю на эту школьную записку, кажется, будто включили свет в неряшливой комнате. В эту минуту меня не отвлекает Бас, и я снова вижу Элсбет.

Эта записка такая жизнерадостная! Точно такие мы писали задолго до войны. Мы гадали тогда, кто может нас полюбить, а кто нет.

Кто такие Элизабет и Маргарет? Может быть, бумаги другой ученицы случайно попали в конверт с работами Мириам? По-видимому, эти девочки – близкие подруги, но учатся в разных классах. Как мы с Элсбет. Я добавляю этот пункт к списку вопросов, которые нужно задать фру Янссен и кузине Юдит. Что еще я узнала о Мириам с тех пор, как впервые нарисовала ее воображаемый портрет? Это было у фру Янссен, почти сорок восемь часов назад. Мириам пользовалась популярностью у мальчиков. Она была хорошей ученицей, требовательной к себе и достаточно честолюбивой. Ведь она следила за своей успеваемостью и сравнивала с успехами одноклассников. Может быть, она была избалованной? В конце концов, родители подарили ей новое голубое пальто, когда порвалось старое. А ведь многие семьи просто починили бы старое пальто. Она… мертва? Или жива?

Она покинула дом, из которого невозможно было незаметно выйти: черный ход был закрыт, а за парадной дверью наблюдали.

Мириам, куда же ты ушла?

Глава 10

Юдит и ее кузине повезло: у них есть дядя, который помог им получить место в Шоубурге. Евреям почти нигде не разрешается работать. Работа в театре, наверное, так же высоко котируется, как работа в еврейской больнице. Я слышала, там ставят особый штамп в удостоверении личности, позволяющий евреям находиться на улице после комендантского часа. А еще их не депортируют. Повезло. Теперь это слово означает лишь то, что в твоем родном городе тебя не хватают, как преступника.

Театр белый, с высокими колоннами. Когда я была здесь в последний раз, с семьей Баса, на фасаде висела цветная афиша рождественской пантомимы. Я подъезжаю к театру на велосипеде. Теперь фасад голый. Снаружи стоят два часовых, которые останавливают меня у двери и спрашивают удостоверение личности. Я не знаю, не навредит ли Юдит, если сказать, что я пришла на встречу с ней. Поэтому говорю, что принесла лекарство для соседки, которую прошлой ночью забрали во время облавы. При этом я указываю на свою сумку.

– Я всего на минутку. Мама сказала, что вы ни за что меня не впустите, – импровизирую я. – Она считает, что у вас нет таких полномочий и вам придется спросить у своего начальника.

Они обмениваются взглядами. Один явно собирается мне отказать – об этом говорит язык его тела. Я наклоняюсь с заговорщическим видом и понижаю голос:

– Сыпь в самом деле отвратительная. Я видела ее своими глазами.

Остается лишь надеяться, что часовые, как и все нацисты, безумно боятся бактерий. Я прикладываю руку к животу, словно от одной мысли о сыпи мне становится дурно. В конце концов один из солдат отступает в сторону.

– Большое спасибо! – благодарю я его.

– Только недолго, – приказывает он, и я прохожу с весьма деловым видом. Нужно запомнить эту новую уловку.