Читать книгу "Плохая хорошая жена - Вера Колочкова"

— Да ладно, поменяю, чего там. Если подпустит, конечно. И еду оставлю около кровати. Захочет — поест. Ничего-ничего, она у меня шибко-то не забалует. Иди-иди, Верка. Ничего, справлюсь как-нибудь…

Дома, как показалось Веронике, она не была уже с месяц, наверное. Даже не верилось, что прошло всего два выходных дня. Как будто жизнь ее за эти два дня перевернулась, и пробежала мимо нее быстро и горестно, и заблудилась в темном переулке. Будто и не было у нее десяти лет отдельной от матери жизни, и даже родная, уютная квартира встретила ее настороженно и сердито непривычным кухонным беспорядком: в мойке горой возвышалась немытая посуда, грязное скрученное полотенце стыдливо съежилось на подоконнике, а стойкий табачный дух, исходящий из переполненной окурками пепельницы, успел уже захватить в свой плен все кухонное пространство. Не сняв шубы и сапог, она на цыпочках прошла в гостиную и так же удивленно уставилась на заснувшего в кресле перед телевизором Стаса, на пустые пивные бутылки, расположившиеся дружными стайками вокруг кресла, на грязные тарелки на журнальном столике с остатками какой-то еды. Постояв над всем этим безобразием еще немного, она так же на цыпочках вышла из гостиной, тихо прикрыв за собой дверь — сил не было ни будить Стаса, ни выговаривать ему за беспорядок, да и вообще никаких сил будто бы в ней уже не оставалось. Стянув с себя кое-как одежду, она встала под горячий душ и вздохнула наконец полной грудью; казалось, что сильные водяные струи непременно смоют-снесут сейчас с нее весь этот ужас, освободят кожу от въевшегося намертво хлорного запаха мокрых простыней и тяжелой духоты воздуха комнаты в Востриковом переулке. Она терла и терла до красноты тело мочалкой и никак не могла остановиться, пока глаза сами собой не начали слипаться от усталости. Испугавшись, что так и заснет сейчас здесь, стоя под душем, Вероника с сожалением смыла с себя шапку мыльной пены и, завернувшись в большое банное полотенце, прошлепала босиком в спальню. Сил хватило только на то, чтоб лечь и натянуть на себя одеяло. Уже между сном и явью выплыла вдруг в голове мысль, что надо бы все-таки разбудить Стаса, но она ее тут же и вытолкнула из себя — слишком уж никчемной показалась ей вдруг эта мысль…

Серое зимнее утро жалостливо разбудило ее привычными звуками: запел бодрые песенки раз и навсегда поставленный на режим будильника музыкальный центр, сработала во дворе сигнализация на чьем-то автомобиле, заскулила противными короткими всхлипами. И не было никаких сил оторвать голову от подушки. «Может, не ходить сегодня на работу? Больной сказаться?» — промелькнула в сонно-разбитой голове спасительная мысль, но тут же и ушла, уступив место проклятой совестливой Вероникиной обязательности: не могла она себе этого позволить, просто никак не могла. На носу срок сдачи годового отчета, а у нее в отчетных бумагах еще и конь не валялся…

Стас ходил по дому сердитый и виноватый. Трехдневная щетина, кстати, очень шла ему — делала лицо еще более голливудски привлекательным и грубо мужественным. Просто живой образец глянцевой журнальной красоты, мечта всех стилистов-фотографов. И представить даже нельзя такого мужчину стоящим за кухонной мойкой — непростительная получается взыскательному глазу дисгармония. Только вот что делать с другой дисгармонией, то есть с заваленной грязной посудой мойкой да мятыми окурками, атаковавшими с трудом уже держащую их в себе пепельницу? Куда их-то приспособить в этой непростой ситуации, сложившейся в ее жизни? Вот нестильный и дисгармоничный Игорь сразу понял бы, что со всем этим надо делать…

Мысль об Игоре больно кольнула досадой сердце, и красивое лицо сидящего напротив за кухонным столом Стаса вдруг неприятно обожгло глаза этой своей красивостью, и она даже их прикрыла от возникшего секундного желания его ударить… «Господи, что это со мной?» — вздохнула она нервно, тут же открыла глаза и молча вышла в прихожую — мыть посуду все равно не оставалось уже времени. Также молча они оделись, молча вышли из подъезда и сели в машину. «Хоть бы из вежливости чего-нибудь про маму спросил!» — снова зло подумалось Веронике, и она совсем уже развернулась к Стасу, чтоб срочно озвучить эту свою мысль, но он таким виноватым и пристыженно-робким жестом втянул голову в плечи и даже, показалось ей, слегка отстранился, будто ожидая удара, что она опять промолчала. Да и апатия вдруг накатила волной, захотелось откинуться на спинку сиденья, и расслабиться, и подремать еще немного в утренней автомобильной пробке под скрип снега, визг тормозов, запах выхлопного газа, по-особенному противно ощущаемого именно на утреннем морозе…

Он подошел к ее столу только ближе к вечеру, выглянул с улыбкой из-за компьютера:

— Вероничка, тебя после работы к маме отвезти? Да? Давай я у шефа отпрошусь! Ты сегодня дома ночевать будешь или у нее? Если дома, то я тебя дождусь, вместе потом поедем… Хочешь?

— Нет, Стас, я не буду у мамы ночевать. А ты меня туда отвези и поезжай домой — ужин приготовь да посуду помой хотя бы…

— Конечно, конечно, Вероничка! Я все, все сделаю! Я и вчера еще хотел, да заснул нечаянно! Ты сердишься, да? Ну, прости! Я свинья, конечно, но исправлюсь.

— Да ладно…

— А может, ты позвонишь, и я за тобой туда приеду?

— Нет, Стас, не надо. Я и на такси доберусь. Наверное, это поздно уже будет…

— Да? Ну ладно! — совсем как-то уж неприлично обрадовался Стас. — А мамочка твоя как себя чувствует? Получше ей?

Вероника промолчала, усмехнулась грустно этой его «мамочке» и тут же поймала себя на мысли, что никогда не сможет сесть и рассказать этому парню настоящей правды о сложившихся у нее с мамой взаимоотношениях. Так рассказать, как Игорю когда-то рассказала. Не поймет он ее. И дело тут даже не в глупости его или недалекости. Просто не уйдут ее слова «из души в душу», не примет он их в себя легко и даже с некой благодарностью, как сделал это когда-то Игорь, и недостанет никогда этому красавцу-мужчине мудрости, чтоб так же встать между ними стеной… Мысль эта вдруг начала расти и расти в ней болезненно, пухнуть, как на дрожжах, наливаться тяжелыми горячими каплями в уголках глаз. Пришлось даже быстро выхватить из ящика стола зеркальце, и попридержать пальцами эти самые капли, и выпучить изо всех сил в него глаза, спасая скромный их макияж. Вот же незадача какая…

— Вероничка, ты чего, плачешь? Что, все так плохо, да? Может, я все-таки за тобой туда приеду?

— Нет, Стас, не хочу. Ничего не хочу. Ты не жди меня, спать ложись. Тебе же за руль завтра садиться. Может, я вообще только ночью оттуда выберусь…

Вероника и в самом деле не рассчитывала, что мама ее рано отпустит. Хотя поначалу надежда такая в ней все же затеплилась — Александра Васильевна встретила дочь полным и сердитым бойкотом, на вопросы ее не отвечала, выразительно отворачивала лицо к стене и поджимала ниточкой дрожащие губы. А потом ничего, заговорила. Только тема этого разговора оставалась все той же самой, жалобно-истязательной — про бессовестное и слишком уж надолго затянувшееся нежелание дочери слиться с матерью душами, про свою материнскую по этому поводу несчастливость-заброшенность, про Игореву сверх всякой меры жестокосердность… Правда, примешались к этим жалобам и другие, новые уже нотки. Оказалось, что руки у этой «рыжей заразы Катьки» невозможно холодные и шершавые, что суп она ей утром перегрела, а котлеты, наоборот, были очень даже холодными и что Вероника и близко не должна подпускать к ней «эту дрянь», если маму свою хоть чуть-чуть любит. Ведь любит? Ведь нельзя же не любить свою маму, правда? Маме же не так много и надо — чтоб дочка сидела с ней целый день рядом, чтоб беседовала обо всем, чтоб шепталась-советовалась. Такая это малость, что и просить-то об этом ей неудобно как-то…