Читать книгу "Повседневная жизнь московских государей в XVII веке - Людмила Черная"

Свои теоретические рассуждения о ратном деле царь Алексей смог проверить на практике. Он трижды в течение 1654–1656 годов ходил в военные походы, хотя в сражениях и штурмах непосредственного участия не принимал. К первому походу он начал готовиться загодя и очень обстоятельно, как делал всё и всегда. Неизбежность войны с поляками стала очевидной после Переяславской рады 1654 года, принявшей решение о присоединении Украины к России. Речь Посполитая распадалась на глазах, и польский король поспешил нарушить Поляновский договор о «вечном мире».

Алексей Михайлович, видя «нелюбовь» польского короля, начал планировать и расписывать по «статьям» действия русских полков. Особое внимание «чиннейший» монарх придавал соблюдению православных обрядов, соединив их с придворным церемониалом и европейскими военными обычаями. Царь разработал оригинальные ритуалы благословения воевод, вручения царских наказов и списков ратных людей, торжественного выхода войск из Кремля.

Четырнадцатого февраля 1654 года, во время торжеств в честь рождения царевича Алексея, было объявлено о походе против польского короля. Особо оговаривалось «безместие» всех участников дела. Первым 27 февраля из Москвы отправился «большой наряд» — тяжелая осадная артиллерия, чтобы успеть до весенней распутицы достичь Смоленска. Затем выступил полк князя А. Н. Трубецкого. Его проводы были обставлены по новому, составленному царем чину. В Успенском соборе патриарх Никон отслужил литургию. Государь торжественно передал предстоятелю воеводский наказ, который тот положил на несколько минут в киот иконы Владимирской Богоматери, а затем вручил первому воеводе князю Трубецкому. Начался обряд целования царской руки, к которой были допущены все ратники Большого полка. Трое окольничих обеспечивали порядок при проведении церемонии, а царица Мария Ильинична, скрытая от посторонних глаз за «запоною», безмолвно наблюдала за происходящим. Из Успенского собора все проследовали во дворец «хлеба ести» за царским столом. Во время обеда государь посылал гостям «Богородицыну» чашу, испрашивая особое покровительство Богоматери своим ратникам в предстоящей войне. В ответ на напутствие монарха полковник Трубецкой произнес речь, назвав государя «отцом и учителем», «от душевных и полезных учительных слов которого воины напитались, какова источника живых вод искали, такова и обрели», подчеркнув: «Мы же не токмо телесныя снеди напиталися от твоих царских уст, но и душевныя пищи премудрых и пресладких глагол Божиих, исходящих ото уст твоих царских, обвеселилися душами и сердцами своими». При этом в описании сцены подчеркивалось, что князь свою речь «молвил ясно», но «тихо, опасно, с радостными слезами».

Угощение завершилось повторным целованием царской руки: воеводы «един за единым благочинно» подступали к царю. В это время произошел трогательный эпизод: когда к монаршей деснице прикладывался князь Трубецкой, Алексей Михайлович от чувств прижал его голову к своей груди в знак особой милости, подчеркнув тем самым оказываемую первому воеводе честь — не только по его «старшинству», но и «зане многими сединами украшен и зело муж благоговеин». Князь не отходил от государя до тех пор, пока многократно не поклонился ему до земли за оказанную честь. Можно ручаться за точность воспроизведения событий, поскольку после церемонии царь лично прочитал и отредактировал запись прощального чина. Он зачеркнул слова: «…видя премногую и прещедрую милость к себе, паки главою на землю ударяется» — и надписал сверху: «…поклонился со слезами до земли до тридесят крат».

После пира у Постельного крыльца царь жаловал простых воинов «ковшом с белым медом». При прощании с входившими в Большой полк ярославцами Алексей Михайлович произнес речь о «неправдах» польских королей, преследовании православных на землях Речи Посполитой, не забыв призвать воинов исполнять свой долг с «радостью» и усердием» (эти слова царь собственноручно вписал в текст чина прощания) и добавить, что скоро присоединится к ним и «с радостью всякие раны примет». Естественно, в ответ ярославцы дали обещание стоять насмерть, на что услышали от государя: «Обещаетесь, предобрые мои воины, на смерть: но Господь Бог за ваше доброе хотение дарует вам живот, а мы готовы будем за вашу службу всякого милостию жаловати».

В мае на войну отправились полки Никиты Ивановича Одоевского, Якова Куденетовича Черкасского, Михаила Михайловича Темкина-Ростовского. За ними 18 мая 1654 года последовал и государев полк во главе с «дворовым воеводой» Борисом Ивановичем Морозовым. Примечательно, что для царского полка были привезены из монастырских хранилищ старинные кольчуги, «пансыри», латы, шлемы-шишаки и низкие шапки-мисюрки с закрывавшими шею и плечи кольчужными бармицами — «всякая ратная збруя». Эти доспехи не могли использоваться в боях, но имели особый смысл для Алексея Михайловича, видевшего в них символы прежних побед русского оружия. Старинные доспехи были надеты на царедворцев, практически в полном составе выступивших в поход вместе с государем. Государев полк был столь многочислен, что не успел за день выйти из Москвы и 67 его сотен заночевали на Девичьем поле и весь следующий день покидали столицу.

Выход войск порадовал царя чинностью, а сами они — боевым видом. Алексей Михайлович покидал Москву в предчувствии побед русского оружия. Но если бы он мог предвидеть, какой встретит его столица через девять месяцев по возвращении из похода! За это время действительно была одержана крупная победа — сдался Смоленск, но в самой столице моровое поветрие унесло жизни сотни тысяч москвичей, дома опустели, и весной встречать царские полки было практически некому. Конечно, стрельцы по-прежнему расчищали дорогу перед государем, все оставшиеся в городе жители высыпали на улицы, но общая картина была удручающей. Патриарх Никон описал город после чумы в послании Алексею Михайловичу: «Непрестанно смотря, плакал. Великие пути в малу стезю потлачены, дороги покрыты снеги и некем суть не следимы, разве от пес». Эта картина нетронутых снегов между домами, вероятно, всё время стояла перед глазами царя. По словам свидетеля царского въезда в Кремль Павла Алеппского, при виде сгоревшей Фроловской башни с упавшим колоколом Алексей Михайлович стал «проливать обильные слезы». И хотя все традиционные составляющие торжественного въезда были соблюдены — духовенство во главе с патриархом Никоном встретило царя у ворот Земляного города, посадские люди поднесли хлеб-соль, солдаты двигались стройными рядами по трое, знамена с двуглавыми орлами и образами Богоматери, Спаса, архангела Михаила, Георгия Победоносца и Дмитрия Солунского украшали ратный строй, — но всё же в Кремль царь вошел пешком, без головного убора, победителем в трауре. Проходя мимо кремлевских монастырей, он увидел, что число иноков и инокинь, вышедших встречать его, сократилось в десять раз. Игуменья Вознесенского монастыря и две монахини поднесли царю большой каравай черного хлеба, который он поцеловал, и икону Вознесения. Государь трижды поклонился в землю иконам над вратами монастыря и кивнул монахиням, те, в свою очередь, отвесили царю земной поклон. Алексей Михайлович бок о бок с патриархом Никоном проследовал в Успенский собор, где отстоял вечерню, и только после этого наконец-то поднялся в «Верх» — Теремной дворец…