Читать книгу "Король Георг V - Кеннет Роуз"

Усилия короля оказались напрасными — семья принца Уэльского прожила в тесных маленьких комнатах Йоркского коттеджа еще двадцать пять лет.

Тем не менее они с благодарностью приняли в пользование одну из восхитительных, хотя и малоизвестных, королевских резиденций, куда периодически наезжали летом. Фрогмор-Хаус, находившийся менее чем в миле от Виндзорского замка, был построен во времена правления Вильгельма и Марии, а столетие спустя выкуплен королевой Шарлоттой и перестроен Уайаттом в георгианском стиле. Красивое, кремового цвета здание с колоннами находилось в уединенном углу Домашнего парка. Из его достигающих вполне приличных размеров комнат открывался приятный вид на лужайку, озеро и деревья, скрывающие два мавзолея. Один из них, классически элегантный, — могила герцогини Кентской, матери королевы Виктории, жившей во Фрогмор-Хаус; второй — унылое строение из гранита и белого известняка — был построен королевой, чтобы упокоить останки принца-консорта и ее собственные.

Именно во Фрогмор принц и принцесса Уэльские будут ежегодно приезжать, чтобы присутствовать на скачках в Аскоте. Принцесса Мэй также любила укрыться здесь от суеты лондонского светского сезона,[23] чтобы посидеть под липами, занявшись написанием писем, пока ее дети кормят уток или играют в кустах в прятки. «Дом прекрасен и очарователен, — говорила она мужу, — а парк — просто сказка». Овдовев, королева устроила в нескольких помещениях фамильный музей — собрание подарков и сувениров начиная с эпохи Георга III и кончая Елизаветой И. Здесь хранятся фарфоровые игрушки и школьные учебники, свадебный венок принцессы Кристианы и крошечный хлебец, испеченный на золотой юбилей королевы Виктории.

В Лондоне принц Уэльский вынужден был сменить непритязательный уголок Сент-Джеймсского дворца на великолепие Мальборо-Хаус, где прожили последние сорок лет его отец и мать. На сей раз он не стал полагаться на непритязательный вкус сэра Бланделла Мейпла и предоставил жене полную свободу. К ее удивлению, король высказал недовольство, узнав о ее желании по-новому оформить интерьер дома, хотя сам потратил целое состояние, обновляя Букингемский дворец перед тем, как туда въехать. «Мне кажется, он должен понять, что мы просто не можем вселиться в грязный, запущенный дом, — с непривычной для нее резкостью писала Мэй мужу, — даже ради того, чтобы доставить ему удовольствие». Чтобы восстановить оригинальные пропорции в этом построенном в XVIII в. доме, принцесса сначала ликвидировала все сделанные свекром викторианские пристройки, а потом велела выкрасить в белый цвет с позолотой некогда модные розовые с зеленым потолки, карнизы и панели.

Неизвестно, насколько сильно король с королевой негодовали по поводу перестройки их старого дома, но через два или три года принцесса Мэй с огорчением узнала, что ее не включили в список тех, кому король подарил только что опубликованные тома писем королевы Виктории. Вообще-то королеву Александру никак нельзя было назвать тактичной и разумной свекровью. Например, свои письма она адресовала не «Ее Королевскому Высочеству принцессе Уэльской», а «Ее Королевскому Высочеству Виктории Марии, принцессе Уэльской» — будто на свете существовало множество принцесс Уэльских с разными именами.

Иногда недовольство королевы принцессой Мэй приобретало более активные формы. Однажды, простудившись за день до королевского приема, Александра попросила короля Эдуарда его отменить, но тот отказался, поскольку до назначенного дня оставалось слишком мало времени, и пригласил принцессу Уэльскую занять место жены. Королева была в бешенстве и запретила придворной даме, ведавшей ее гардеробной, и прочим дамам из ее окружения присутствовать на этом мероприятии. Надо сказать, что она никогда не скрывала свою ревность к женщине, которая «украла» у нее любовь сына. Когда в 1905–1906 гг. принцесса готовилась к поездке в Индию, королева писала принцу Уэльскому: «Итак, мой бедный Джорджи расстался со своей Мэй, которая упорхнула в Лондон, чтобы повертеться перед зеркалом. Какая досада! Только вот я никак не могу понять, почему она так скоро уехала, ведь платья для Индии вовсе незачем столь долго шить и столь долго примеривать».

В оправдание королевы Александры следует сказать, что она была человеком настроения, а кроме того, из-за глухоты не все правильно воспринимала. На самом деле она видела нежную натуру невестки и время от времени позволяла себе это признать: «Ты, моя милая Мэй, всегда так добра и ласкова со мной. И когда из-за моих гадких ушей я не совсем „в курсе дела“, ты всегда словом или просто взглядом даешь мне понять, что происходит, — за что я тебе очень признательна, так как никто не знает, как зачастую мне бывает трудно».

Весьма знаменательно, что между королевой Александрой и принцессой Мэй было не так уж много столкновений, а между королем Эдуардом и принцем Георгом их вообще не отмечалось. Ценности, которые разделяет одно поколение, редко полностью воспринимаются следующим; к примеру, Ганноверский дом имеет весьма длинную историю конфликтов между монархом и его наследником. Проживая значительную часть года всего в нескольких сотнях метров друг от друга, две семьи волей-неволей создавали ситуации для взаимных претензий или даже отчуждения.

Маршруты их передвижений нередко совпадали. Обе семьи встречали Рождество и Новый год в Сандрингеме и возвращались в Лондон только в феврале. В апреле двор перемещался в Виндзор, где принц Уэльский был частым гостем, а затем снова возвращался в столицу, где оставался до июньских скачек в Аскоте. Принц обычно сопровождал отца на скачки в Гудвуд в июле и в Кауз в августе, где совершал прогулки на королевской яхте «Британия». В первые дни сезона охоты на шотландских тетеревов они разлучались, но вскоре вновь воссоединялись в Шотландии — король находился в Балморале, принц — в расположенном неподалеку замке Эбергелди. В октябре Сандрингем привлекал и отца, и сына охотой на куропаток. В течение остального времени года они снова и снова встречались — по государственным делам в Лондоне, приветствовали иностранных государей в Виндзоре, стреляли фазанов в одном из охотничьих угодий.

Как ни странно, сибаритствующий, космополитичный отец и его сдержанный, дисциплинированный сын никогда не раздражали друг друга. Король с трудом переносил разлуку с сыном больше чем на неделю-другую, каждый раз страдая так, будто виделся с ним в последний раз, и всегда радостно приветствовал его по возвращении. Когда король говорил о принце Георге, отмечал один из друзей, голос его смягчался, на лице появлялась немного грустная улыбка, припасенная для тех, кого он любил. Оскорбленный на всю жизнь тем, что до восшествия на трон (на шестидесятом году жизни) он был полностью отстранен от всяких государственных дел, король теперь стремился сделать так, чтобы его наследник был к ним лучше подготовлен. Таким образом, принц получал наиболее важные правительственные документы, а в Виндзоре его письменный стол располагался рядом с отцовским. Обе эти привилегии в предыдущее царствование были просто немыслимы.

Привязанность принца Георга к отцу была не менее сильной. Наверное, некоторые моменты частной жизни отца нарушали его внутреннее спокойствие, но протестовать принц Георг решился лишь однажды, когда узнал, что кегельбан в Сандрингеме превращен — подумать только! — в библиотеку. Когда же отца пытались критиковать другие, он резко выступал против. Однажды будущий архиепископ Ланг в разговоре с принцем высказал сожаление в связи с посещением королем католической заупокойной мессы по убитому португальскому королю Карлу, добавив, что соответствующий прецедент можно найти разве что у Якова II. Вовсе не являясь сторонником экуменического движения, принц, однако, возразил: «И очень неплохой прецедент!» Славившийся своим красноречием, Ланг, язык которого не знал отдыха, не преминул напомнить ему о судьбе Якова II Стюарта.[24]