Читать книгу "Краткая история пьянства от каменного века до наших дней. Что, где, когда и по какому поводу - Марк Форсайт"

Среди частых гостей этих кварталов был некто Абу Нувас. Тот самый, который считается величайшим арабским поэтом всех времен и который специализировался на хамрийят — стихах о вине. Из этого распространенного жанра арабской поэзии можно немало узнать о том, насколько эффективны были запреты на спиртное. Кроме того, хамрийят Абу Нуваса позволяют составить наглядную картину вечеринок (точнее, утренних попоек, плавно переходящих в вечерние) в Багдаде рубежа VIII–IX веков н. э.

Нувас ценен еще и тем, что большинство его стихотворений построены по одной схеме. Лирический герой и его друзья направляются в подходящий квартал, «обгоняя друг друга в темных закоулках» за дворцовыми стенами. Добравшись до питейного заведения, они громко колотят в дверь и будят криками хозяина, который зачастую уже спит. Заведения, судя по всему, открывают специально для собравшейся на пороге компании арабов, готовых сорить деньгами. Из обслуживающего персонала у Абу Нуваса упомянуты, кроме хозяина, только подавальщики и развлекающие.

Хозяин осведомляется у гостей, чего им угодно, и Абу Нувас заказывает вино. Рынок, надо полагать, достаточно насыщен, потому что хозяин уточняет желаемую марку и спрашивает, сколько гости готовы потратить. На это Нувас всегда ответствует: «Много!» и «Несите лучшее, что у вас есть». Он придирчиво выбирает вино по району происхождения, году, сорту винограда, отдавая особенное предпочтение винам из Фаллуджи.

Затем хозяин спускается в пыльный затхлый подвал и пыхтя вытаскивает на свет огромный запечатанный сосуд с вином. Нувасу, исполнившемуся вожделения, сосуд представляется прекрасной женщиной, которая сейчас окажется в его полной власти. А уж когда хозяин распечатывает сосуд и тот истекает красным, «подобно непорочной деве», Нувас приходит в еще большее возбуждение. Вино разливают по красивым бокалам, обычно смешивая со льдом или холодной водой. Иногда Нувас, вопреки традиции, пьет неразбавленное, но лишь по особым случаям. Хотя нетрадиционность в другом смысле для Нуваса как раз дело обычное.

Тут самое время поговорить об остальном окружении гостей. Как правило, это подавальщик (подавальщица), или певец (певица), или флейтист (флейтистка), или проститутка, или раб (рабыня), но обычно их несколько, и от этого Нувас распаляется еще сильнее. Девица — на безрыбье, юноша — для наслаждения. Чаще всего Нувас завершает вечер, распутничая с виночерпием, непременно изящным красавчиком, «похожим на олененка». На таких ненужных подробностях, как согласие юноши или хотя бы готовность, он внимание не заостряет. Что касается возраста — об этом лучше и вовсе промолчать. Хотя Нувас молчать не намерен. Он готов бесконечно воспевать «изогнутое полумесяцем ущелье» и скачку меж «верблюжьих горбиков».

Интересно, что в хамрийят Нуваса фигурируют и монастыри. В окрестностях Багдада было несколько христианских монастырей, которые, судя по всему, подрабатывали как подпольные питейные заведения, и возможно, не только питейные. Нувас с приятелями закатывался туда до утра.

Звонят к заутрене, молитве вторит эхо, А мы кувшинам винным новый счет начнем, и дождь нам не помеха. В земной обители блаженство неземное — Благословен апрель для всех, кто пьет в монастыре со мною. Затем Нувас распутничает с хористом.

Кажется, поэт был далек от того, чтобы считаться образцом нравственности. Но, возможно, в этом и заключался смысл. Нувас любил привести обширный перечень недозволенного и с лукавым прищуром заявить, что все перечисленное уже перепробовал. Не далее как вчера ночью. Дважды. Нувас знал, что пить — незаконно, поэтому пить очень любил.

В одном стихотворении он кладет рядом с кубком вина Коран и рассуждает о тепле одного и холоде другого. Одной из главных задач Нуваса было разгневать, вывести из себя самые суровые слои духовенства. И ему это удалось. Его бросили за решетку, и начальник багдадской стражи наверняка озолотился, собирая мзду со всех богатеев и кутил, просившихся навестить приятеля.

Но за решеткой Нувас пробыл недолго да и угодил туда лишь потому, что тогдашний халиф пытался заручиться поддержкой имамов в так некстати вспыхнувшей междоусобной войне. Как только все улеглось, Нувас получил свободу и возможность снова вволю напиваться с халифом, своим хорошим другом и известным любителем вина. Ратующие сейчас за возрождение халифата часто забывают о том, что тогдашние халифы были теми еще выпивохами.

Величайшим предшественником Нуваса и, вполне возможно, основоположником жанра хамрийят был багдадский халиф, царствовавший незадолго до рождения поэта. Аль-Валид II высказывался еще более провокационно, чем Нувас, хоть и не так красноречиво. Но он как-никак верховная власть. Вот его типичная строфа:

Господь свидетель мне, и ангелы благочестивые, и праведники на земле, Я жажду музыки и песен, я жажду сладкого вина, я жажду юношей неискушенных щипать за щеки.

Если такое пишет халиф, неудивительно, что закон теряет суровость. Неудивительно также, что кутеж государя с придворными становится шаблонной сценой арабской литературы. Немало халифов правили под хмельком. Бадис, великий эмир Гранады, пировал, не показываясь за стенами дворца, так долго, что успели поползти слухи о его смерти. Другой андалусийский эмир, Мухаммад ибн Аббад аль-Мутамид, пытался последний раз утопить горе в вине и напиться до беспамятства, когда враги уже окружали город. О великом султане Хусейне Байкара в исторической литературе сказано, что «за те без малого сорок лет, что он повелевал Хорасаном, не проходило и дня без вина после полуденной молитвы». Однако в той же литературе подчеркивается, что за завтраком он не пил никогда.

Бабур

Процитированное выше свидетельство принадлежит грозному полководцу XVI века Бабуру. Будучи изначально правителем Таджикистана, в возрасте двенадцати лет он пошел войной на Афганистан и северную Индию и впоследствии основал империю Великих Моголов. А еще он вел дневник.

Дневник Бабура принадлежит к числу самых необычных исторических документов. Он очень личный, очень откровенный и в целом напоминает блог, который могли бы вести мы с вами. Записи пестрят подробностями о прекрасных видах, о встрече с приехавшим к Бабуру приятелем, о несварении желудка, которое весь день донимало хозяина дневника. Вам начинает казаться, что вы давно и близко его знаете, что он славный малый, что вы непременно нашли бы общий язык, закинь вас какая-нибудь машина времени в Кабул пятисотлетней давности. Вот запись от 12 января 1519 года: «В среду я выехал на прогулку и отправился в крепость Баджаур. В доме Ходжа-и Калана устроили попойку»[34].

Это если не принимать во внимание (но лучше принять) предыдущую запись, за 11 января:

Успокоившись относительно крепости Баджаур, мы во вторник девятого мухаррама выступили в поход и стали лагерем несколькими курухами ниже, в той же долине Баджаура, где сложили на одной возвышенности башню из голов.