Читать книгу "Индейское лето - Евгения Перова"

– Какую чушь ты читаешь, мама. – ворчал Валентин Аркадьич, а Софья отвечала прокуренным басом:

– В моем преклонном возрасте, мой дорогой, мне позволены любые безумства.

Девчонки подружились с соседской Иркой, сестренкой Оцеолы – та была лет на пять их помладше и сердилась на маленького Димку, что он ходит за ними хвостом. А он ходил и таращил на Анну свои огромные серые глаза с длинными ресницами, и слушал ее разинув рот – Ирка первая догадалась и стала его дразнить: влюбился, влюбился! Он страшно обижался, лез драться, а девчонки хохотали. Год от года Димка подрастал, начал стесняться, не давался обнять, а когда ходили на пруд, так выкомаривал на тарзанке, что Аня боялась, как бы он не грохнулся с высоты – а ведь все для нее!

Грохнулся он с качелей – старая веревка оборвалась, и он со всего маху упал на жесткую землю: разбил локоть, коленку и даже заработал легкое сотрясение мозга – врач велел лежать в темной комнате и не делать резких движений. Димка лежал, голова слегка кружилась, его подташнивало – он был преисполнен горя: Анна уезжает, и он не увидит ее до будущего лета! «Вот возьму и умру, – думал он мрачно, – тогда узнаете!» Он представил себе, как лежит бледный и прекрасный, а Аня плачет над ним, и ее горячие слезы льются ему на грудь. Дальше он представить не успел, потому что вошла настоящая Аня – веселая, пахнущая солнцем и бархатцами: в косу она вплела цветы.

– Как ты тут, вождь семинолов? Бедный. Выздоравливай. Вот тебе от меня подарочек.

Она дала ему маленький этюдик: два яблока на зеленой скатерти. Димка молчал, только смотрел на нее во все глаза.

– Ну что ты?

Анна нагнулась – он с ужасом смотрел, как приближаются ее смеющиеся глаза, потом зажмурился – и поцеловала его. Когда Димка пришел в себя, в комнате витал ее запах, но самой Анны уже не было. Димка потрогал пальцами свои губы – вот сюда, сюда она его поцеловала! Его переполняло чувство какого-то жуткого восторга, невыносимого счастья и радостного отчаяния, если оно бывает радостное. Пожалуй, я доживу до следующего лета, подумал он. Но следующее лето принесло сплошные разочарования. Все началось еще весной. За зиму Димка страшно вытянулся и чувствовал себя совсем взрослым – еще бы, почти четырнадцать! У него ломался голос, мучили бесконечные прыщи и смутные эротические фантазии, в которых он, впрочем, не продвигался дальше поцелуев. Теоретически он представлял себе, что должно следовать за поцелуями, но это казалось ему совершенно невероятным: неужели и правда взрослые проделывают все эти штуки? И ему придется? Брр!

Была необычайно дружная весна – цвело все сразу: вишня, черемуха, боярышник, сирень, жасмин, яблони, в саду благоухали ландыши, и воздух, настоянный ароматами, казался густым, как сироп. Лифшицы собирали гостей – у Софьи Леопольдовны был юбилей, и Димка маялся с утра, зная, что Анна непременно приедет. Он пошел за водой к уличной колонке и увидел ее – Анна шла рядом с высоким седым мужчиной, который нес ее этюдник и охапку красных роз. Анна в темно-бордовом длинном платье с распущенными волосами была прекрасна, как никогда, и Димка сунулся было к ней, но она даже не повернула головы – не заметила, так занята была разговором с этим седым мужиком. Ледяная вода лилась ему на ноги, он не чувствовал. Жизнь, только что казавшаяся такой замечательной, остановилась – словно захлопнулась крышка сундука и он, Димка, остался внутри. К Лифшицам он идти не хотел. Но пошел. Анна, заметив его, улыбнулась и равнодушно чмокнула в щеку – как ты вырос, совсем большой! Весь вечер он следил за ней – за ней и Сергеем, так звали этого седого. Он видел их насквозь, всю их игру, все эти взглядики, улыбочки, нечаянные прикосновения – видел и умирал от отчаяния.

Заснуть он не мог. Посреди ночи вышел в сад, залитый лунным светом, пролез в дыру в заборе и замер: на качелях кто-то был. Еще не видя, он знал, кто это: они целовались и шептались обнявшись, один раз Анна тихо рассмеялась – Димка не мог, не мог этого вынести! Не мог. Он вернулся к себе, постоял на балконе – внизу, словно зачарованный, белел сад, луна смотрела с неба и, чтобы добить его окончательно, вдруг запел соловей, потом второй, подальше. Димка сел на пол и заплакал от горя, безнадежности, любви, из-за невозможной красоты этой весенней ночи, созданной специально для того, чтобы целоваться, сидя на старых качелях.

Больше он не плакал никогда в жизни…

* * *

Анна с трудом вылезла из вагона – рюкзак, этюдник, сумка, да еще куртку она зачем-то взяла – жара стоит страшная, а она с этой курткой! И как только смогла добраться до вокзала! В состоянии аффекта, так, что ли, это называется? Пока ехала сорок минут в электричке, весь «аффект» кончился, и как теперь тащить это барахло, было непонятно. Идти, конечно, недалеко, но уж больно жарко! Ну да ладно. Она успела дойти как раз до поворота, когда кто-то преградил ей путь:

– Анна? Аня!

Она подняла глаза – господи, это еще кто? Он стоял против солнца, и Анна никак не могла разглядеть – кто-то высокий, светлый.

– Я тебе помогу! – Он потащил с нее рюкзак, она отпрянула.

– Да ты не узнаешь меня? Я Дима!

– Дима? Димка?! – Анна так удивилась, что он беспрепятственно отобрал у нее всю поклажу. Наконец она его разглядела: – Боже мой, Димка! Какой ты огромный! Дай я тебя поцелую!

Он покраснел, но нагнулся и подставил ей щеку – ой, колючий!

– Ты что, уже бреешься?

– Ань, мне двадцать лет, ты что!

– Двадцать лет! Не может быть!

Всю дорогу она косилась на Димку – надо же какой! Высоченный, загорелый, вырос – не узнать, только глаза все те же – серые, в обводке длинных темных ресниц. Он проводил ее до дома, натаскал воды, принес целый тазик яблок и слив, и не оставалось ничего другого, как напоить его чаем. Он смотрел на нее и светился от радости, и Анна все время невольно улыбалась – такой он был юный, крепкий, чистый, как будто только что из упаковки.

– А ты чего на ночь глядя на дачу? – спросила она. Но Димка толком не ответил, а стал рассказывать ей про свадьбу Ирки.

– Замуж собралась, представляешь?!

Не мог же он сказать ей, что вовсе и не приехал, а как раз бежал на электричку в Москву, но, увидев Анну, передумал. Какое счастье, что он не уехал вчера, с родителями. Какое счастье, что опоздал на предыдущую электричку! От одной мысли, что он мог пропустить Анну, у Димки холодели руки. Месяц! Целый месяц она будет здесь! А может, и два! Он тут же решил, что не поедет в Москву ни за что. Еще чего! Но Анна как-то очень ловко выспросила у него, где он учится, как, зачем и почему, а врать он не умел, и потому признался что придется завтра тащиться в институт. Но вечером! Вечером он вернется сюда и тогда… Что, собственно, тогда, Димка не знал…

Когда Димка ушел, Анна разобрала вещи, походила по дому, с любовью оглядывая знакомые уголки – Софьи Леопольдовны уже три года как не было в живых, без нее Лифшицы почти не ездили на дачу, и дом слегка одичал. Она решила, что будет жить наверху, в Сониной мансарде. Потом прошлась по заросшему саду – яблоки и сливы падали на траву, исходя соком, и вокруг вились злые осы, надсадно жужжа. Анна дошла до забора, где в зарослях малины была дыра к соседям – от старых качелей не осталось и следа. Вместо них купили качели-диванчик под тентом, и Софья Леопольдовна в последние годы возлежала там с детективом и миской смородины. Диванчик стоял напротив веранды, а здесь, на том самом месте, где Сергей впервые поцеловал Анну, вовсю разросся жасмин. На малине еще попадались поздние ягодки, Анна задумчиво собрала их и положила в рот. Сердце щемило – все-таки шесть лет вместе!