Читать книгу "Тетрадь кенгуру - Кобо Абэ"

– Меня это не касается. Я все равно ничего не вижу.

– Чуть-чуть, хоть один миллилитр.

– Кровь… – У старухи перехватило горло, она истерически высморкалась. Слезы, верно, идут через нос, раз глаз нет. – Откуда у меня хоть капля этого добра?

– Дай проверю, есть она у тебя или нет. Меня три года подряд выбирали мисс Сборщицей Крови. Неужели не знаешь?

– Ничего я не знаю!

– С иголкой я обращаться умею. Уж ты поверь. – Стрекоза изготовила шприц и придвинулась к старухе. – Меня даже медалью Дочери Дракулы могут наградить. До конца месяца осталось набрать две тысячи двести шесть миллилитров.

Медсестра со стремительностью мелкой рыбешки на мелководье выбросила вперед левую руку, но старуха проворно, как змея, парировала этот выпад. Потом провела пальцем по губам, вынимая изо рта зубной протез. В памяти что-то шевельнулось. Воспоминания о раннем детстве. Старуха протерла протез подушечкой пальца и быстро сунула его за воротник кимоно. Однако золотые коронки на верхних и нижних клыках я успел заметить. (Говорят, по коронкам в аэропортах за границей распознают трупы японцев.) Может, она и в самом деле моя мать?

– Полнолуние – время оборотней, а не Дракулы. – Моя мертвая мамаша стала причмокивать языком, будто посасывала пастилку от кашля. Из-за снятого протеза, наверное. – Уж я-то знаю. По ночам по телевизору часто такие фильмы крутят.

– Ты же ничего не видишь.

– Я бы поостереглась на твоем месте, сынок. Если ты меня выгонишь, эта вампирша всю кровь из тебя высосет.

– Перестань называть меня сынком!

– Почему это?

– Потому что мне противно.

– Ага… – с чувством пробормотала себе под нос Стрекоза. – Действительно, в полнолуние оборотень лучше подходит. Послушай, может, ты человек-волк? И тебя бесит, когда с тобой обращаются как с сынком?

– Волк?

– Залезай-ка сюда и дай ей потрогать свои пушистые ножки.

– Ну уж нет. Это обычная трава.

– У тебя что, трава на ногах растет? – Эта тема явно вызвала у старухи любопытство.

Воспользовавшись секундной потерей бдительности, медсестра вонзила мамаше иглу прямо в сонную артерию. Старуха молниеносно взмахнула бати, на тыльной стороне ладони Стрекозы выступила кровь.

– Ага! Получила!

Вампирша исторгла из легких звук, напоминающий рычание, и облизала кровь с руки. Тут же схватила лежавший на коленях старухи сямисэн и взмахнула им в воздухе.

– Пощадите!

Мамаша втянула голову в плечи и пала ниц. Положила голову между рук и стала молить о пощаде. Без протеза она говорила, будто сосала леденец. Не притворялась, не ломала комедию. Боялась, что ее будут бить, или беспокоилась, как бы не разбили ее сямисэн? Похоже, ее страх и мольбы были искренними. Ее сведенные плечи тоже выражали боль и муку.

Меня вдруг одолели жалость и сострадание. На глаза навернулись слезы. Не могу сказать, что я не любил свою мать. Однако оснований ее любить у меня тоже не было.

Старики все отвратительные. Втайне извиняясь перед матерью, я как зачарованный глазел на мини-юбку вампирши и чувствовал, как моя плоть приходит в возбуждение. Интересно, какие глаза у нее за очками? Я не мог этого понять, потому что стекла очков сильно бликовали. А может, за ними прекрасные глазки с опущенными уголками?

– Раз так, быстро освободи помещение!

– Верни мой сямисэн, и я тут же уйду.

– Давай-давай! Не тяни время!

Стрекоза бросила старухе сямисэн. Ни одна струна в нем не дрогнула, лишь застонал деревянный корпус.

– Наверное, мы больше не увидимся. У меня есть одна просьба напоследок. Пожалуйста.

– Только без заморочек.

– Вот эта сцена… когда я ругаю непочтительного сына. Хочу ее повторить. Это и трех минут не займет. Прошу, для меня это такое удовольствие. Как я хотела спеть ему эти строки, пока была жива. Хоть разочек…

– Ну если это все, что ей нужно, пускай. Как считаешь? – предложила Стрекоза. Я как-то весь обмяк и сделал выдох. Растерявшись от того, как быстро она изменила свою позицию, я спросил:

– Забыл. Какая еще сцена?

– Согласен! Ура! – Старуха вставила обратно свой протез, изготовила сямисэн. -

Сначала мама берет сямисэн, а сынок начинает капризничать.

– Хватит уже! Мама, сынок…

– А как же мне говорить?

– Раньше я вроде звал тебя мамашей?…

– Мамаша? По-моему, так гораздо хуже.

Впервые обе женщины засмеялись в унисон.

– Просто не надо употреблять местоимения второго лица, вот и все.

– Мне все равно. – С этими словами старуха поднесла бати к струнам. – Начали! Давай жалуйся, капризничай!

– На что жаловаться-то?

– Как раньше, помнишь? Про кровать.

Струны мелко дрогнули.

– Я не помню.

– Хоть что-то.

– А что?

Бати ударил не по струнам, а по корпусу инструмента.

Алая камелия колышется на воде пруда Синобасу…

– Хватит! У меня от твоей музыки мурашки по коже.

Быть может, хлынет кровь струей…

– Шла бы ты куда-нибудь!

Она кивнула и сыграла один такт:

– Неблагодарное дитя!

Обе женщины вздохнули в унисон.

– Ну что? Довольна?

Стрекоза щелкнула пальцем по шприцу и улыбнулась:

– Как же я хотела это спеть, когда была жива…

– Мне кажется, я понимаю. Расставание с ребенком более критично, чем расставание с родителем. Для кенгуру не существует таких понятий, как «сыновний долг» или «дурной ребенок».

– А при чем здесь кенгуру? – вопросил я, но никто мне не ответил. Впрочем, я и не рассчитывал на ответ.

– Прошу прощения за беспокойство.

Мамаша поднялась, опираясь на сямисэн, как на посох.

– Угу! До того как рассветет…

– Рассветет? Да… Луна заходит. Почему-то, когда я просыпаюсь, всегда утро.

Никто не отреагировал на мои слова. Луна напоминала мне новенькую, только что из банка, стоиеновую монету. Ее нижний край начал таять, словно его поджаривали пламенем горелки. Если запад там, значит море должно быть с подветренной стороны.

– Я не обижаюсь за то, что ты неблагодарный. Будь здоров…

Мамаша легла на живот и сползла на землю с дальнего конца кровати. Снова вынула изо рта протез, сунула его в складку кимоно на воротнике и вдохнула провалившимся ртом ветер.