Читать книгу ""Чёрный туман" - Сергей Михеенков"

Подъехал вестовой, и Аксинья Северьяновна замолчала.

– Господин майор, впереди хутор. Кажется, Малые Васили, – доложил солдат.

– Они и есть – Васили, – подтвердила проводница.

– Барсуков! Семич! Выяснить, кто на хуторе. Лошадей оставьте у коноводов. Вперед!

Разведка ушла вперед.

Они расположились в овраге. Ждали. Радовский разрешил покурить. Позвал одного из коноводов. Сказал:

– Лещенко, приведи сюда Найду. – И посмотрел на проводницу.

Лещенко, молодой курсант, бывший танкист, попавший в плен во время неудачного наступления на Оршу осенью прошлого года, подвел молодую серую лошадь. Радовский взял у него повод.

– Ну, вот что, Аксинья Северьяновна, пешком вы далеко не уйдете. А нам предстоит передвигаться довольно быстро. Возьмите эту лошадь. Стремена подгоните под себя сами.

– Спасибо, Георгий Алексеевич. Кобылка-то, я гляжу, жеребая.

– Вот и берегите ее. Лещенко, помоги проводнице подогнать стремена.

– Ты скажи мне, сынок, к кому я обращаться должна, когда до ветру понадобится? – спросила она танкиста.

Тот покраснел и сказал:

– Тут всем один человек распоряжается. У него и спрашиваться надо.

Делать нечего, подумала Аксинья Северьяновна, надо отпрашиваться у самого. То-то, не на вольной работе…

– Караулить меня не надо, не убегу, – сказала она Радовскому и пошла в дальний конец оврага.

И только она присела, за кустом орешника зашуршало и снова затихло. Когда она встала и огляделась, за кустом снова шоркнуло. Аксинья Северьяновна оглянулась и чуть не вскрикнула.

Там стояли двое. На первый взгляд они ничем не отличались от тех, кого она вела к лесным хуторам. Но все же в одежде их были кое-какие особенности, которые отличали солдат одной армии от другой. А на груди висели русские автоматы с круглыми дисками. Оба молодые. Лица испуганные. Один из них приложил к губам ладонь. Она кивнула и тихо пошла назад, где ее уже ждали.

Глава десятая

Унтер-офицер Бальк вышел из зарослей черемушника, оглянулся на опушку, которая, казалось, была засыпана вернувшимся на эту землю русским снегом, и пошел к крайнему дому. Еще два дня назад Фриц так и сказал ему:

– Послушай, дружище, у меня плохое предчувствие. Между прочим, то же самое было перед Рождеством, когда мы стояли в Дебриках. Тогда тоже никто не предполагал, что иваны решатся атаковать.

Они помолчали. Каждый из них знал, почему молчит другой. Они вспоминали своих боевых товарищей. Эрвина Пачиньски, Вилли Буллерта, Арнольда Штриппеля, Пауля Брокельта, других.

– Думаешь, нас скоро отсюда вышвырнут? – нарушил, наконец, молчание Бальк.

– Конечно, вышвырнут. Но это будет лучшее, что с нами может произойти. В худшем… В худшем – мы останемся здесь навсегда. В этих болотах. Как остались наши ребята в той проклятой деревне. Мы здесь живем как у подножия Везувия. Мне кажется, что он вот-вот проснется.

– На тебя так плохо действует наша катастрофа в Крыму?

– А ты невозмутим? Пойми, Гитлер все силы бросал на юг, отдавал южной группе армий всю лучшую и самую новую технику и вооружение. И – что?! Наша Семнадцатая армия основательно потрепана, потеряла несколько дивизий и эвакуируется из Крыма. Румыны, те просто бегут! Получается, что у иванов союзники куда надежней. Англичане, канадцы, новозеландцы, австралийцы, французы, югославы, поляки. И их становится все больше! А что творится в Италии? Макаронники вот-вот повернут оружие против нас. Если еще высадятся и американцы… На юге – катастрофа. Еще один Сталинград. Сейчас там русские достигнут промежуточного результата и начнут перегруппировку. Но здесь, в центре, наступит пора наступать. Они атакуют, точно говорю тебе.

– Если это случится, то мы тут не удержимся. Би-би-си только толкуют об успехах союзников. Русские, конечно же, накопили сил и здесь. Теперь они давят на всех фронтах. А нам совсем не дают подкрепления. Кого нам прислали за это время?

– Тощую шею Мита и его очки с толстыми линзами. Знаешь, какая польза от них? Единственная. Если правильно разместить их в стволе тридцатисемимиллиметровки, звезды можно рассматривать даже днем.

Они рассмеялись. Но тут же заговорили снова о том, что угнетало больше всего:

– Такое пополнение доставляет больше хлопот. В бою он попадет под первую же пулю и его придется тащить в тыл.

– У фюрера больше нет резервов. Остались только такие, как Мит.

– С таким пополнением мы точно выиграем эту войну.

– Би-би-си сообщает, что это лето должно решить все. Как ты думаешь, томми намекают на высадку десанта во Фанции?

– Будь осторожен. По поводу Би-би-си. Ты знаешь, что за это может быть[10].

– Неужели война докатится до Германии?

– А ты думаешь, нам простят все то, что мы тут натворили?

– Мне страшно об этом думать. Иваны нам ничего не забудут.

– Послушай, Арним, я давно тебе хотел предложить развеяться. Не хочешь сходить на хутор? В гости к Марии. Чтобы твое мнение о русских немного изменилось в лучшую сторону.

– К Марии? Она ведь твоя подруга!

– Ну… Недавно я узнал одну печальную новость: ей больше нравишься ты, старина.

– Пошел ты к черту, Фриц! – И Бальк швырнул в него сапожную щетку, которой все это время надраивал короткие голенища своих сапог. – Между прочим, все это время ты ее называл «манькой».

– Нет, Арним, она – Мария. И она ждет тебя!

Странное чувство в нем пробудило предложение фронтового товарища. В другое время он либо посмеялся бы над ним, либо пришел в негодование. Но теперь он подумал о женщине так, как думает о женщине большинство из них, сидящих в этих болотах в ожидании атаки русских. Он думал просто о женщине. Почти абстрактной. И неважно, какая кровь течет в ней, на каком языке она говорит. В конце концов, им и разговаривать почти не надо.

И вот теперь первый раз в жизни он шел к женщине. Что подействовало на его решение? То ли игра чирков, которых он наблюдал в окно блиндажа вот уже второй день. То ли воспоминание о другой русской, с которой он был близок однажды во время отпуска. В северном городке. После налета на пирс и железнодорожную станцию британских штурмовиков. То ли вести об отступлении на юге. Если все случится так, как задумал Гейнце, то это будет его вторая женщина. И снова – русская. Ту, «остовку», звали Анной. Эту – Марией. Такие имена можно было встретить и в Германии, и во Франции, и где угодно.

Он несколько раз видел Марию, когда бывал на хуторе. Она совсем не старая, лет двадцати восьми, пухленькая, сероглазая, с красивым ртом и правильным носом. Если бы такую пышечку Бальк встретил где-нибудь в Дюссельдорфе или в своем родном Баденвейлере, то принял бы ее за немку, приехавшую с севера. И почему в таком случае с такой не провести хотя бы одну ночь?