Читать книгу "Сказка для двоих - Кира Буренина"

Начальник дернул себя за мочку уха:

— А ведь он, в сущности, прав. Многие участники уезжают раньше и не получают подарков, которые мы традиционно раздаем в конце конференции. Вот почему мы ни разу не замечали ковалевских трюков.

— Михаил Михайлович, — медленно, словно раздумывая, проговорила Лана, — а ведь он прав и в другом смысле. Наши подарки непродуманные. Я уверена, что практически у всех участников они пылятся в кладовках.

— И что ты предлагаешь?

— А как вы поступали в том «Протоколе»?

— Ну, сравнила, — протянул Потапыч. — Представь: собирается наша делегация в Швецию. Туда заранее едет рабочая группа, чтобы обсудить регламент с соответствующими местными службами, в числе прочего упоминаются и подарки. Иногда у официальных лиц, у глав государств имелись свои собственные пожелания относительно подарков, и мы стремились их выполнять. Самое главное, что обмен подарками проводился не официальными лицами и не во время встречи и переговоров, а накануне сотрудниками протокольного отдела. Официальные лица просто благодарили друг друга за приятные подарки. Правда, бывали и исключения: один из ближневосточных нефтяных шейхов привез в подарок Брежневу золотую шашку с драгоценной инкрустацией. Да как вытащит ее в зале приемов, как взмахнет! Мы ужаснулись: зарубит генсека насмерть! Я тогда молодой был, а этот испуг до сих пор помню.

— Всем известно, что лучшим подарком Леониду Ильичу была спортивная машина. А что дарили мы, например, американцам?

— Хм, — Ермолаев хитро улыбнулся, — до чего же ты въедливая, Аркатова! Вытягиваешь из меня, можно сказать, сведения государственной важности!

— Ну и не надо. — Лана обиженно отвернулась.

— Ладно. Слушай: собрался Михаил Сергеевич в Америку с государственным визитом. А что Рейгану дарить?

Наша пэуппа съездила в Вашингтон, обсудила все детали, а потом стали голову ломать над подарком. Я попросил проводить меня в Овальный кабинет. Прошелся, осмотрелся — обстановка скромная, ничего лишнего. Вижу: в УГЛУ столик или полка, а на ней куча седел.

— Седел?

— Ну да, лошадиных седел, не в натуральную величину, конечно, но и не игрушечных. И ковбойские, и индейские, и мексиканские — каких только не было!

— И вы подарили седло?

— Точно. Заказали у кубанских казаков, а они уж расстарались: с инкрустацией, с плетением, очень красивое седло получилось. Подарили Рейгану — он был страшно доволен. Ну-ка смотри! Наша парочка идет. Слава Богу, жива и здорова!

Последнее замечание относилось к Инне, медленно ступавшей по мраморным плитам вестибюля под руку с пожилым мужчиной.

Ермолаев поднялся, застегнул пуговицу пиджака и двинулся паре навстречу. Светлана не слышала, что сказал Ермолаев немцу, но тот наклонил голову и подошел к диванчику, на котором сидела Светлана.

— Гутен морген, — первым поздоровался мужчина, и Лана эхом отозвалась:

— Морген!

Ермолаев протянул немецкому господину свою визитную карточку и получил визитку немца.

— Итак, господин Вальш, — голос Ермолаева звучал холодно и спокойно, — как вы объясните ваше неожиданное времяпрепровождение с нашей сотрудницей?

— Михаил Михайлович! — капризно воскликнула Инна.

— Помолчи! — Окрик Ермолаева прозвучал неожиданно грубо.

— Я так полагаю, что ваша сотрудница свободный человек и имеет право ходить куда угодно, с кем угодно и когда угодно? — осклабился немец.

— Ошибаетесь, — улыбнулся Ермолаев дежурной улыбкой, при этом глаза его смотрели холодно и с неприязнью. — Наша сотрудница — часть нашей команды. У нее есть задания, регламент, она за это получает зарплату. Представьте, что ваша секретарша в разгар рабочего дня отправится гулять с первым посетителем. Не явится она и на следующий день. А потом, заявив, что она свободный человек, придет получать зарплату. Инна приехала в Берлин работать, и даже ночью она обязана спать, потому что от ее ошибки на следующий день могут произойти разные неприятности. А почему? Потому что не выспалась. Я ясно выразил свою мысль, герр Вальш? И попрошу вас до конца мероприятия обращаться к Инне только по служебным вопросам.

Немец открыл рот, чтобы возразить, но потом взглянул в лицо Ермолаева, встал, церемонно кивнул и двинулся в сторону лифта.

— Ты все поняла? — Ермолаев устало взглянул на девушку.

— Все. — Инна мотнула красивой головой, как дорогая скаковая лошадь.

— Вижу, что не все, но мы поговорим об этом позже. А пока иди досыпай, завтра мне нужен полноценный сотрудник!

Девушка встала, коротко взглянула на Светлану и быстро, почти бегом отправилась к лифту.

— Она гуляли, наслаждалась жизнью и совсем не подозревала о том, какая у нас здесь была катавасия, — с сожалением протянула Лана. — Ну как, ваша душа теперь спокойна? Пойдем и мы?

Ермолаев выбрался из подушек, покрутил головой, разминая шею, и, взяв Светлану под руку, повел ее к лифту. У двери своего номера Лана уже была готова попрощаться с начальником, как вдруг он задержал ее руку в своей.

— Светлана, — голос его зазвучал неожиданно серьезно и официально, — я только тебе могу это поручить. Пообещай мне, что возьмешь шефство над этой девчонкой.

— Обещаю, что же мне еще остается, — вздохнула переводчица, — спите спокойно. — Она закрыла за собой дверь и не видела, что начальник не стал заходить в свой номер, а направился к лифту. Он спустился на первый этаж, подошел к стойке регистрации и попросил сотрудника поменять кодовый замок номера 3021. Шифровальное устройство издало короткий писк, и через две секунды Ермолаев получил новый электронный ключ. Удовлетворенно кивнув, шеф «Протокола» направился к лифту и вскоре был у себя в номере.

Москва, 1967 год

Они обязательно встречаются раз в пять лет. Это традиционный сбор. За тридцать с лишним лет они не раз выручали друг друга и друг в друге не разочаровались. Ни разу не было предательства, разочарования. Они такие разные — но все равно они вместе. Были среди них карьеристы, служаки, были и те, кто разочаровался в выбранной стезе. Но никто за всю жизнь не предал, сохранил верность идеалам, как бы высокопарно это ни звучало.

Они были разными еще тогда, в далеком шестьдесят седьмом, просто все они были курсантами ВИИЯ, молодыми, красивыми, уверенными в себе. Всем им предстояло стать военными переводчиками…

На втором этаже старых казарм ВИИЯ, в маленьком закутке между лабораторией устной речи и «Дубовой рощей» — кафедрой общей тактической подготовки, — они тогда хорошо выпили. Не много, а именно хорошо. Так, что еще слышали друг друга, хотя говорили одновременно. И все чувствовали, что за обычными словами в этот раз кроется нечто большее. И все понимали что: щемило души от будущего расставания. Пусть впереди еще год учебы, но уже виден порог, за которым другая жизнь. А от этого и тревожно, и печально, и весело сразу. Кто придумал клятву, уже не вспомнить. А произносили ее каждый про себя — всерьез, как молитву. И самый взрослый из них, грозный Леня Семеренко, в этот раз не позволил себе ни капли привычной снисходительности к их ребяческому романтизму, он и сам в этот вечер был неожиданно сентиментален. А Володя Разумихин, рассудительный богатырь из Владивостока, словно что-то увидел вдали — так пристально вглядывался в вечерний полумрак за окном и чему-то грядущему загадочно улыбался… И красавец Кирюша Линьков, поэт и альпинист, вдруг посуровел, стал задумчив. Неожиданно мягок и мечтателен был несгибаемый боец, потомственный военный Ваня Дигорский. Но, будто услышав какое-то мрачное предсказание, потемнел лицом любимец курса Витя Кошелев… Все они, курсанты Института военных переводчиков, были молоды, красивы, уверены в себе и друг в друге. Они в тот вечер клялись, откровенничали и мечтали. Часто такие откровения вперемешку с возлияниями забываются уже наутро, обещания кажутся пустыми, клятвы смешными. Но не в то утро. Хотя текст клятвы никем не был записан, Ермолаев уверен, что все помнят ее отлично. Речь шла о верности, бескорыстии, честности в дружбе и профессии. Ничего особенного. Нечто подобное переживали многие.