Читать книгу "«Государство – это мы! Род Лузиковых» - Юрий Никитин"

Запомнились мне из прихожан более всего женщины-старушки. А ведь было им в ту пору по 50 с мелочью, но мне, десятилетнему, они казались старенькими.

Приходила часто «теинька Поля», родная сестра бабушки, чей муж, Дорофей Егорович Востродымов, был обладателем шикарных усов и неугомонных рук, которые он тер одна о другую в предвкушении богатого стола. Он носил форменную фуражку с речной кокардой и служил кем-то в пароходстве на 17 пристани. Грамотный был человек, любил выпить и закусить, а также порассуждать «на темы».

«Теинька Поля» была низка, округла, простоволоса, говорила тихим голосом и часто жаловалась бабушке на мужа и сына Мелька. Я хорошо помню этого самого Мелька. Видимо, его настоящее имя было Емельян, но в миру звали его Александром. Он одно время наладился ходить к деду и «трясти» с него деньги, а иначе, мол, пойду кудаследует (классика стукачества!) и все как есть расскажу про вас… Дед давал ему на бутылку, и Мелек исчезал до следующего раза, который обычно не заставлял себя ждать. Однажды по пьяному делу он поджег ватную фуфайку своей матери, и та, уже почуяв запах тлеющего ватина, произнесла бессмертную фразу, обращаясь к ухмыляюшемуся сыну: «Да не балуйся ты что ли, Сашка!»

Перед смертью она призналась своей сестре, то есть моей бабушке в тяжком грехе. Будучи сильно обиженной своим мужем, грубо относившемся к ней и часто изменявшим, она долгое время в церкви поминала его еще живого, будто усопшего, вписывала его имя в поминальник об упокоении. Бабушка была потрясена таким известием и плакала, и молилась за грешницу…

Мне же она запомнилась больше гостинцами, которые приносила в какой-нибудь газетной обертке: по два-три печенья и конфетки с повидлом, летом слипшиеся от жары. Как и у сестры, у нее тоже была ухоронка где-то на поясе длинной темной юбки, и она долго шебуршала там газетой, а потом вручала подарочек. Сдается мне, что я получал от нее этот сладкий набор даже тогда, когда учился в институте…

Тетя Ксения тоже была тиха и как бы даже по-своему интеллигентна. Звали ее, конечно, не Ксенией Петровной, а Татьяной Сидоровной, и она была замужем за сыном Еремея Лузикова – Тимофеем, который ушел из жизни совсем рано, где-то то ли в конце 40-х, то ли в начале 50-х годов. Собственно, поэтому я его и не помню, хотя в доме на Каховского он тоже бывал, доводясь деду моему племянником.

Сергей Полоусов, их внук, который, кстати, многие годы возглавляет местное отделение Международного фонда единства православных народов, вспоминал уже о ней и деде своем подробнее. Я же припоминаю стылый, сумрачный день в двадцатых числах декабря года 1969, когда я, прибыв по чрезвычайному армейскому отпуску из Ростова-на-Дону, в шинели до пят сновал челноком туда-сюда с Белинского на Каховского, нося поминальные пироги, коих было штук двадцать. Их пекла с тихими слезами и причитаниями тетя Ксения. Она пекла, а я носил их, верно, полдня, проходя всякий раз мимо увеченного несбыточной мечтой философов и людским равнодушием храма Иоанна Предтечи, и там, у паперти, где я в детстве играл азартно в футбол, мне тоже хотелось плакать, но я был солдатом, а солдаты, как известно, не плачут…

Бывал здесь и чрезвычайно симпатичный мне человек Тимофей Тимофеевич Лузиков. Помню, впервые я увидел его летом года эдак 1966-го.

Меня тогда тотчас же поразило сходство его с моим дедом. То есть, передо мной сидел дед, но лет на тридцать моложе.

Надо отметить, что Корнеевы дети, в особенности братья, гляделись почти что копией друг с друга. Сухие, до старости поджарые, с иконописными лицами, малоразговорчивые, нередко надменно-снисходительные, по-настоящему главенствующие в семьях своих, исполненные какого-то особого, иной раз улично-грубоватого, а то и не в раз схватываемого чувства юмора, знающие по большей части, где деньги лежат, они не могли не обращать на себя внимания, и эта особостьих чуть не сгубила.

В России во все времена было опасно выделяться. Если все пьют, то и ты пей, коли все воруют, той ты воруй, врут без зазрения совести – и ты ври, церкви рушат – и ты околачивайся где-нибудь неподалеку, а молиться начинают потом с таким усердием, что не только лоб, но и пол разнесут вдребезги – так и ты разноси! Потом оглядишься воровато вокруг себя, да и скажешь тихо куда-нибудь в сторону: «Время было такое…» И все, и баста, ибо это все одно что в драке упасть вдруг на спину и засучить ручками-ножками, мол, лежачего не бьют! Как там сказал однажды Федор Михайлович: «Широк русский человек, обузить бы не мешало…» В этом смысле – да, определенно бы не мешало.

Ну, так вот – Тимофея Тимофеевича Лузикова я тогда увидел впервые. Вместе с дедом, бабушкой, мамой и дядюшкой-крестным он сидел за обильно накрытым столом на веранде – молодой, свежий, ироничный. Это было мое первое студенческое лето, и я зашел на минутку, проведать моих старичков. Мне крестный тут же рюмочку «начислил» и огурчик подложил, и, хотя я спешил на свидание, от приглашения выпить и закусить не отказался, но объяснился, что вот на свидание, знаете ли, тороплюсь…

Все махнули на мое объяснение рукой, не посчитав его уважительной причиной – все, кроме гостя. «Стало быть, на рандеву спешишь? – сказал он с понимающей улыбкой. – Что ж, это дело хорошее…»

Термин, означавший в том числе запланированную встречу в море двух кораблей, возник в его речи не случайно: он уже занимал серьезный пост в рыболовной отрасли на Сахалине.

На свидание я, понятно, опоздал, потому что мы с ним еще поговорили о футболе и публикациях в «Новом мире», заставив сородичей многозначительно крякать и повторять многократно без нужды «так, так, так», пока дядюшка не напомнил мне о свидании. Опоздав на него, барышню я тем не менее отыскал и, конечно, извинился, наврав ей про жуткий ураган в юго-восточной части города…

Следующая наша встреча с ним произошла почти через сорок лет, когда он вместе с семьей – женой, двумя дочерьми и внуком – вернулся в Астрахань. Увы, здесь его ждала беда: трагическая гибель любимого внука Пети, а от нее он уже не оправился…

Вместе с племянником своим Сергеем Полоусовым, который истинно по– родственному встретил сахалинских Лузиковых в Астрахани и помог им обустроиться, Тимофей Тимофеевич добился того, что их с сестрой официально признали жертвами политических репрессий. Помимо главных бумаг, там у них были даже ксерокопии доносов то ли сексотов, то ли просто бдительных станичничков, что и послужило формальной причиной раскулачивания семей братьев Лузиковых и их ссылки в северные края. Очень было бы любопытно посмотреть на эти высокие образцы эпистолярного жанра а la rus, но найти их так и не удалось.

А вот мне, к сожалению, и в голову не пришло в 90-е годы побеспокоиться о реабилитации своих близких – деда, бабушки, мамы, тетушки и крестного. Так почти все они, кроме тетушки, и ушли, почитаемые «врагами народа». Впрочем, есть в этом и свои достоинства: быть врагами такого народа не зазорно, а скорее почетно. Только чрезвычайно хлопотно…

Особо вспоминаются редкие приезды в Астрахань калачевской родни. Первым и главным эпизодом здесь стоят похороны деда в конце декабря 1969 года, о которых я уже упоминал.