Читать книгу "Путешествие на "Париже" - Дана Гинтер"

– Воздушная рука, – пробормотал он.

А потом, словно исследуя редкую карту, он стал крутить ее в разные стороны, вглядываться в холмы, лагуны, точки и линии: жизнь, сердце, ум, судьба.

– Я вижу блестящий ум, невероятную жизнестойкость. – Месье Джейкоб придвинул керосиновую лампу поближе к моей руке. – Да, линии сердца и ума соединяются. Это означает, что в вопросах любви вы разумны и практичны.

Я бросила взгляд на Чарлза – он улыбался. Разве наша любовь была разумна? Ни один маломальски стоящий предсказатель судьбы не мог иметь в виду ни моего мужа – замужество с которым было для меня всего лишь прибежищем, ни череду моих прежних глупых любовников.

Джейкоб явно обнаружил у меня на руке нечто интересное и хотел найти ему подтверждение на другой руке. Он бережно взял мою левую руку и объяснил мне, что она рассказывает о моей наследственности, – о том, что я принесла с собой в этот мир. С минуту месье Джейкоб внимательно рассматривал обе руки и сравнивал одну с другой.

– Я вижу, что вы сейчас постепенно приобретаете характер одного из ваших предков. И это, разумеется, не имеет никакого отношения к какому-либо приобретению, – добавил он с едва заметной улыбкой, – и это не перерождение в эзотерическом смысле слова. Но я ясно вижу, что с возрастом вы становитесь похожи на вашу бабушку.

Полина Равьян расхохоталась.

– Она еще не такая старая! – вскричала она.

А Поль Пуарэ весело похлопал Макса по спине, решив, что о женщине в «определенном возрасте» это была весьма забавная (хотя и дерзкая) шутка. Я же мгновенно побледнела и, спасаясь от дальнейших открытий, резко отдернула руки.

– Спасибо, месье Джейкоб. Это было очень познавательно, – вскочив с места, выдавила я из себя.

Чарлз дал мистику несколько франков, взял меня за руку, и мы вышли на улицу. Месье Пуарэ и Полина, конечно, считали, что упоминание Джейкоба о старении меня оскорбило, но поэт, по-моему, имел в виду совершенно иное. Я знала, что он вовсе не подшучивал надо мной, а точно и устрашающе предсказал, что я на самом деле постепенно превращаюсь в женщину, которая меня воспитала.

Когда мы приехали домой, я, предавшись воспоминаниям о ней, разрыдалась, и, пока я плакала, Чарлз сидел рядом и обнимал меня. Если в привилегии высших классов входит право не воспитывать своих детей, то мои родители в этом смысле вели себя как английские аристократы, предоставив мое воспитание нянькам, слугам и бдительному надзору моей бабки.

Возможно, это замечание несправедливо. Наверное, мое сиротство скорее связано с политикой: все мои детские годы отец – три срока подряд – прослужил сенатором. Родители почти все время жили в Вашингтоне, а уж во время войны между штатами, когда правительство особенно нуждалось в поддержке республиканских сенаторов, и подавно. Однако, устав от скучной официальной жизни, родители отправлялись в длительный летний отпуск в Ньюпорт. Так что я действительно оказывалась исключительно под присмотром своей бабки.

Она с молодости осталась вдовой, и трудно было даже представить, что когда-то у нее был супруг или что она была в кого-то влюблена. Она была элегантна и хороша собой, но в ней не было ни капли душевной теплоты. Пренебрегая тактичностью, не умея ни любить, ни сопереживать, бабка выбрала своей верой правдивость. Именно она настояла, чтобы меня назвали Верой, – от латинского veritas – «правда».

Ее звали Камилла Райт Синклер. Когда я переехала в Париж, я снова стала пользоваться девичьей фамилией «Синклер». Так как у меня не было детей, мне вовсе ни к чему было сохранять фамилию мужа, и я заново присвоила себе фамилию отца-сенатора, моей грозной бабки, а прежде и мою собственную. Теперь же в пятьдесят – именно столько было бабушке, когда я была маленькой, – я, похоже, начинала заимствовать ее характер. Подобно бабке Синклер я становилась злой, бестактной, высокомерной и своенравной.

Я сквозь слезы посмотрела на Чарлза и с отчаянием прошептала: «Так оно и есть?»

Он посмотрел на меня с непомерной досадой.

– Вера, неужели ты всерьез предполагаешь, что моя родственная душа, что моя главная в жизни единомышленница – мегера? Разве ты старая злая карга? – Он сурово посмотрел на меня. – Что же в таком случае можно сказать обо мне?

Я фыркнула, рассмеялась сквозь слезы и, перепачкав ему куртку, крепко его обняла. Чарлз отстранился, достал носовой платок и, вытирая куртку, произнес:

– Тогда вот что! Судя по моим часам, твой день рождения еще не прошел, – так же, кстати, как и сезон устриц! Ну-ка, милая, доставай пальто!

У Веры на глаза навернулись слезы. Листая страницы, пестрящие рисунками модной одежды, эзотерическими каракулями, и глядя на торопливо набросанный, но весьма точный портрет своей бабки, Вера вспомнила тот самый день. У нее не было никаких сомнений, что предсказания поэта не сбылись только благодаря ее дружбе с Чарлзом; он спас ее, и только благодаря ему она не стала желчной старухой. Они тридцать лет были вместе, и что с того, что он не в силах видеть, как она умирает? Все это какая-то бессмыслица. Вера вздохнула и отложила дневник.

Что ж, подумалось ей, по крайней мере ее жизнь закончится совсем не так, как жизнь ее бабки. Камилла Синклер оказалась крепким орешком, и ее тело продержалось гораздо дольше, чем душа. В последние годы она ничего не понимала и ничего не помнила. Вере же подобная участь не грозит. У смерти тоже есть свои преимущества.

И тут внимание Веры отвлек палубный стюард: следуя предполуденному ритуалу, он, улыбаясь, предлагал ей чашку бульона и соленые крекеры.

– Мэм, не возражаете подкрепиться? – весело спросил он.

– Ничуть не возражаю, – ответила Вера. – А у вас на подносе случайно нет свежих устриц?

– Нет, устриц нет, мадам, – без всякого удивления откликнулся стюард. – Но если вы хотите, я могу их принести.

И он услужливо поклонился.

– Нет, пожалуй, не стоит, – улыбнулась Вера. – Бульона будет вполне достаточно.

В это время на соседний шезлонг села молодая дама с модной короткой стрижкой.

– Какой славный песик! – Наманикюренными пальцами дама потянулась к собаке с явным намерением погладить ее.

– Доброе утро, – откликнулась Вера, несколько шокированная бесцеремонностью. – Меня зовут миссис Синклер, а это – Биби.

– Очень рада с вами познакомиться! С вами обеими! Я – мисс Корнелия Райс. Из баффальских Райсов. – Дама снова переключила внимание на собаку. – Ну какая же ты лапочка!

– Да, я тоже рада познакомиться, – едва заметно поведя бровью, произнесла Вера и перевела взгляд на море.

Она поднесла чашку с бульоном к губам и слегка на него подула.

Вера вспомнила, что Корнелией звали ее няню. Та Корнелия тайно пробралась с юга на север, и Верина бабка, которая всегда восхищалась храбростью, взяла ее к себе. Вера в дневнике написала длинный рассказ о мисс Корнелии – рассказ о замечательной темнокожей женщине, молчаливо страдавшей от боли. Эта же бледная молодая дама с ее Корнелией не шла ни в какое сравнение.