Читать книгу "Женщина в жутких розочках - Надежда Нелидова"

Он уходит за очередной помидорно-огурцовой закруткой в гараж. Через десять минут звонок:

– Чего долго не брала трубку?

– Я пылесосила. Шумно.

Он обдумывает, к чему придраться.

– А дышишь чего так странно?

– Так пылесосила же! – оправдываюсь я. – Запыхалась!

Мы с мужем ходили в один садик, в одну школу и учились на одном курсе в институте. У меня чувство, что я нахожусь в состоянии плотного замужества всю жизнь, с яслей. Как ему до сих пор удаётся сохранить такую свежесть восприятия наших отношений?!

Пылесос тяжёлый, громоздкий. В прозрачном водяном фильтре колыхается, булькает три килограмма субстанции – с грязью все пять. Вообще, пылесосить – мужское дело. Тем более если мужчина семь лет не работает. Семь лет назад его завод прекратил существование. Семь лет он, раненный в душу, сидит в кресле с выражением полного права на это занятие. И немедленной готовности оскорбиться, если кто-то это право подвергнет сомнению. Он очень трепетно относится к своему статусу безработного.

Мой муж похож на наше государство, которое в перестройку вдохнуло хмельного воздуха свободы – и до сих пор не протрезвело. И мы имеем то, что мы имеем. Страна на нефтяной игле, в руинах – муж в кресле, на останкинской игле, сутками пялится в телик. Государствам и мужчинам категорически противопоказан хмельной воздух свободы.

Примеряя в обувном отделе ботинки, я задумалась. Пыталась вспомнить, на каком чулке – левом или правом – у меня дырка. Честное-пречестное, перед выходом из дома я штопала чулок, но он пополз рядом со штопкой. Продавец, зараза, стоит рядом и смотрит.

В эту глубокомысленную минуту некто в роскошной шубе набежал, навалился на меня сзади, едва не опрокинув, задушил мехом и пивными парами, принялся горячо облизывать лицо. Отфыркиваясь и отплёвываясь от ворсинок, я продрала залепленные чужой помадой глаза…

Моя подруга Клементина! В шикарной норковой шубе, которая ей велика на три размера и волочится по грязной плитке. Клементина топчется, придерживая полы шубы, как баба перед лужей. На голове у неё огненно-рыжий парик – тоже великоватый, съехавший набок, она его то и дело поддёргивает. Мы всматриваемся друг в друга, Клементина отпускает шубу, и мы снова бросаемся в объятия.

– Ничего не желаю слышать, едем ко мне. Тут автобусом три остановки. Ну да, обменялась. Да, на коммуналку… Прости, телефон потеряла, а с ним и твой номер…

Она рассеяна, как все гении.

Автобус трогается, захлопнув двери перед нашими носами. Мы машем руками, подпрыгиваем, кричим, бежим вслед на подламывающихся каблуках, тарабаним в дверь – нас не слышат. Клементина подбирает ледышку, кидает вслед. Попала в окно. Ура, остановился! Водитель спрыгивает из кабинки и, неторопливо и многозначительно пошевеливая плечами, направляется к нам. По-моему, не для того, чтобы подсадить дам в салон…

– Бежим! – догадывается Клементина. Подхватывает шубу и припускает прочь. Я, задыхаясь от смеха – за ней. Водитель орёт и грозит вслед кулаком.

Звонит телефон.

– Чего долго не отвечала?

– Понимаешь, мы не успели на автобус. Клементина бросила ледышку и…

– А дышишь чего так странно?

– Так от водителя же убегаем!

– Тебя эта аферистка до добра не доведёт, – предупреждает муж. Он не любит мою подругу.

В Клементининой комнате обои свисают лапшой. Засалены настолько, что, думаю, пятна насквозь пропитали стены и проступили жирными разводами снаружи дома. Под потолком, как живые, шевелятся липкие ленты, до черноты облепленные прошлогодними мухами. С лент на наши головы и кухонный стол тихо осыпаются сухие мушиные лапки, крылышки и прочие эфирные частицы.

За неимением стульев, мы сидим на связках её последнего поэтического сборника «Грёзы мои». Догадываюсь, куда ушла доплата за квартирный обмен. «Грёзы» источают приятный запах свежей типографской краски и лежат повсюду: на полу, на подоконнике, на столе, заменяют ножку хромого дивана. Вся комната – лабиринт из Клементининых «Грёз».

– Продам сборник и сделаю евроремонт, – мечтает Клементина.

Шуба ввела меня в заблуждение. С шубой ей подфартило на корпоративе. Туда её пустили по ошибке, приняв за даму из управления культуры. Шеф неожиданно оказался знатоком поэзии. А Клементину в тот вечер просто несло. Она, заламывая руки, весь вечер шептала и рыдала в микрофон стихи о грудях, похожих на оплывшие свечи, о жаркой путанице простыней… Прерывалась только на то, чтобы обмочить горло. Растроганный шеф набросил на неё откуда-то подвернувшуюся шубу. Возможно, протрезвев наутро, он об этом жестоко пожалел, но попробуй отыщи иголку в стоге сена. Выпьем за шубу.

У Клементины личико состарившейся куклы. Не Барби, а отечественной трёх – пятирублёвой Катюши, Алёнки, Даши – как их тогда называли? Круглая мордашка, голубые шарики наивно вытаращенных глазок, круглый румянчик на дутых целлулоидных щёчках. Она всегда пользовалась бешеным, просто бешеным успехом у мужчин. Ты секси, детка.

– Как Никита? А Виктор? Господи – обоим не было сорока… Помнишь:

…И если зябким душем

Вас время оглушит,

О, не спасайте душу —

Спасите боль души.

Про Людмилу слышала – земля пухом. Как, и Юра?! Всем им можно выбить эпитафию: «Поэт несчастный и безвестный, а значит и высокой пробы». Помянем. Ф-фу… Тебе не кажется: вино ацетоном отдаёт?

Клементина рассказывает о последнем съезде писателей. С утра съехавшиеся со всех уголков края – кто на свои кровные, кто с оказией на перекладных – прозаики и поэты толпились в дворцовом холле, грели замёрзшие носы и весело важничали, умничали и рисовались друг перед другом. Ну как же: квинтэссенция, сливки общества, ум и совесть эпохи, цвет нации и проч. Каждого члена, кроме того, согревал в нагрудном кармане талончик на бесплатный торжественный обед.

– Господи, куда мне вас приткнуть? – пришёл в отчаяние распорядитель. На время приткнул в актовый зал, подготовленный для чествования юных спортсменов. В самый разгар прений съездовцев попросили в закуток под лестницей, туда же перетащили ящик для голосования. Девяностолетней критикессе, легенде российского литературоведения, принесли шаткий стульчик. Она сидела и одаривала всех из-под лестницы аристократической улыбкой.

Торжественный обед состоялся в грязноватом полутёмном подвале. Отстояв очередь с алюминиевыми мятыми подносами под мышками, писатели разобрали винегреты и холодные макароны с рыбными костистыми котлетами. На столиках из стаканов, вместо салфеток, торчала порционно нарезанная серая туалетная бумаги. Виталий вынул из стаканчика пачку серых шероховатых кусочков и, потрясая ею, продекламировал: Нас лепили всех из пластилина, Мягкий и послушный матерьял. И по порциям проверенным, стерильным Каждый неизменно получал.

Клементина, подпрыгивая на стуле от злости, грозила кулачком и обещала: «Сейчас пойду и зашвырну ИМ винегретом в лицо. И вывалю на голову эти слипшиеся макароны». Ей сказали: «Молодец», – и дружно отговорили от этого поступка.